Философия как понимание и трансформирование. Основные разделы философии

Понимание - психологическое состояние, которое выражает собой правильность принятого решения и сопровождаемый чувством уверенности в точности восприятия или интерпретации какого-либо события, явления, факта.

В психолингвистике понимание трактуется преимущественно как результат смыслового восприятия речевого сообщения.

Понимание в философии

Проблемы понимания впервые были подняты в философии. Понимание как метод гуманитарных наук противопоставило объяснению как методу естественных наук. В современной философии понимание исследует герменевтика.

Объекты понимания: информация, сведения, знания об окружающем или внутреннем мире субъекта.

Субъекты понимание: лицо.

Проблемы понимания

1. Понимание не является принципиально отличным от мышления самостоятельным психическим процессом. Понимание - это компонент мышления, один из процессов, его создают. Понимание обеспечивает установление связи раскрываемых новых свойств объекта познания с уже известными субъекту, формирование операционального смысла новых свойств объекта и определение их места и роли в структуре мыслительной деятельности.

2. Для понимания нового материала (незнакомых фактов, событий и т.д.) человек всегда должен решить определенную мыслительную задачу, поскольку формирование понимания нового происходит в процессе умственной деятельности и является ее результатом. Когда же субъекту нужно понять уже известное событие или явление, то понимание осуществляется без актуальной участия мышления - это понимание-воспоминание. Любая форма данного психологического феномена при повторном обращении субъекта к познавательной ситуации, породившей его, превращается в понимание-воспоминание.

3. Одни и те же три формы понимания проявляются и в таких видах умственной деятельности, в которых понимание составляет основной психологический смысл, и в таких, где оно играет вспомогательную роль, оказывается компонентом деятельности. В обоих случаях для возникновения рассматриваемого феномена человек должен решить некоторое умственное задачи. Том, какая форма понимания возникает у субъекта в конкретной ситуации, обусловлено прежде всего характером мыслительной деятельности: тем, в какие объективные обстоятельства, требующие понимания, попадает человек и какие задачи она решает в этих обстоятельствах.

Религиозный аспект

В католицизме понимание - один из семи даров Святого Духа.

Арендный блок

В первом приближении процесс понимания можно описать просто: встречаясь с каким-либо объектом - словом, действием, предметом, - индивид ассоциирует с ним некоторую смысловую единицу из своего индивидуального контекста и, таким образом, интерпретирует его, наделяет смыслом. Если ему это удается, индивид считает, что понял объект. Когда индивид не может интерпретировать объект, наделить его смыслом, он считает, что не понял объект. Вот, к примеру, перед нами объект - довольно увесистая пачка бумаги, переплетенная и покрытая пятнами типографской краски. Мы смотрим и ассоциируем с данным предметом такой смысл: это - книга, у которой есть автор, она несет определенную информацию и т.п., короче говоря, все свои представления о книге. Мы поняли, что представляет собой данный предмет. А вот какой-нибудь абориген Новой Гвинеи может не понять этого, или понять по-своему.

Из того, что в процессе понимания индивид сам приписывает смысл объекту, вовсе не следует, что всякое понимание в равной степени приемлемо. Важно, какой именно смысл приписывается. Интерпретация объекта всегда носит гипотетический характер и может быть пересмотрена. Когда это случается, мы говорим, что не поняли объект или поняли его неправильно. Например, прогуливаясь ночью по дороге, вы можете куст принять за человека и испугаться. Темный предмет на краю дороги вы осмысливаете, интерпретируете - человек! И сразу же начинаете проверять свою интерпретацию, искать ей подтверждение (или опровержение): приближаетесь, всматриваетесь, ждете определенных движений и т.п. Постепенно вы обнаруживаете, что первоначальная интерпретация неверна и отказываетесь от нее. В связи с этим можно вспомнить рассказ Куприна "Ужас", в котором таможенный чиновник встречает на дороге замерзшего купца и принимает его за дьявола. Козлиная бородка, острым углом изломанные брови, саркастическая усмешка на худом, длинном лице - эти традиционные атрибуты образа дьявола подтверждали интерпретацию. Потрясение оказалось настолько сильным, что чиновник весь поседел и едва не умер.

Если же все наличные данные согласуются с нашей интерпретацией, то мы на ней останавливаемся и считаем, что поняли объект. Вполне возможно, что другой человек предложил иную, свою интерпретацию, также согласующуюся с имеющимися данными. Он понимает объект иначе, придает объекту иной смысл. Однако вопрос о том, чье понимание лучше или более правильно, можно обсуждать столь же долго, сколь и бесполезно. Без новых данных ответить на него нельзя.

Теперь обратимся к наиболее интересной и важной проблеме: как возможно взаимопонимание между людьми? Развитая здесь концепция позволяет дать два ответа на этот вопрос: один - более грубый и простой, на уровне индивидуальных контекстов; другой - несколько более тонкий, на уровне смысловых единиц. Первый ответ: взаимопонимание обеспечивается сходством индивидуальных смысловых контекстов. Чем более похожи смысловые контексты двух индивидов, тем легче и лучше они понимают друг друга, ибо придают словам и вещам близкий смысл. Здесь мы можем говорить о следующем диапазоне возможностей:

а) Индивидуальные смысловые контексты двух людей совершенно различные и не имеют ни одного общего элемента. Это означает, что такие индивиды всегда будут придавать словам и вещам разный смысл и взаимопонимание будет равно нулю. Это, конечно, предельный случай, некоторое представление о котором могут дать попытки контактов с мыслящим океаном в "Солярисе" Ст. Лема. Во всяком случае, в земных условиях такое вряд ли возможно.

б) Смысловые контексты двух людей частично совпадают, т.е. имеют некоторые общие элементы. - Именно это чаще всего встречается в жизни. Степень взаимопонимания определяется величиной совпадающей части. Когда индивиды приписывают объектам смысл, обращаясь к общей части их смысловых контекстов, они понимают друг друга; когда же они берут смысловые единицы из несовпадающих частей своих контекстов, взаимопонимание нарушается.

в) Смысловой контекст одного индивида полностью включается в смысловой контекст другого индивида. Тогда индивид с более широким смысловым контекстом вполне понимает индивида с более узким контекстом, но последний не всегда понимает первого. Эта ситуация до некоторой степени моделируется отношениями между родителями и детьми: родитель всегда и вполне понимает слова и поведение своего ребенка, но ребенок часто не может понять поведения и разговоров взрослых.

г) Наконец, последняя возможность: смысловые контексты двух индивидов полностью совпадают. Такие индивиды всегда, во всем и вполне будут понимать друг друга, ибо будут придавать словам, вещам, поступкам один и тот же смысл.

Перечисленные варианты дают некоторое представление о возможностях взаимопонимания, но чрезмерно огрубляют реальные взаимоотношения. В действительности ситуации а), в) и г), по-видимому, не встречаются и представляют собой упрощенные идеализированные схемы. Обогащения этих схем можно достигнуть за счет перехода на уровень смысловых единиц. При этом мы будем говорить не о взаимопонимании вообще, а о взаимопонимании в некоторой конкретной ситуации, относительно отдельных вещей, слов, поступков. Пусть, скажем, два индивида А и В употребляют одно языковое выражение или рассматривают какой-то поступок. Индивид А ассоциирует с данным выражением смысловую единицу, обладающую общими характеристиками О1А, ..., ОКА и индивидуальными характеристиками И1А, ..., ИКА. В то же время, смысловая единица, ассоциируемая В с тем же выражением, в его контексте обладает набором характеристик О1В, ..., ОКВ; И1В, ..., ИКВ. Что при этом может оказаться?

аа) Ни одна из характеристик О1А, ..., ОКА; И1А, ..., И1А не совпадает с характеристиками О1В, ..., ОmВ; И1В, ..., ИnВ. - Эта ситуация вполне реальна. Ясно, что индивидуальные характеристики могут совершенно не совпадать. Но могут не совпадать и общие характеристики. "Полный" социальный смысл выражения может включать как О1А, ..., ОКА; так и О1В, ..., ОmВ, плюс еще некоторые характеристики, не известные ни тому, ни другому. Но один черпал свои знания, скажем, из работ по физике, а другой - из работ по биологии, но в учебник по химии оба не заглядывали. Так и получилось, что смысловые единицы, ассоциируемые А и В с некоторым выражением, оказались совершенно различными. Ясно, что при этом никакого взаимо понимания между А и В относительно данного выражения быть не может. В один и тот же набор знаков они вкладывают совершенно разное содержа ние. Здесь, в сущности, можно говорить об омонимии: употребляя слово "ключ", например, один имеет в виду тот ключ, которым он открывает дверь своей квартиры, а другой - тот родник в лесу, из которого он пил прошлым летом.

бб) Некоторые из характеристик О1А, ..., ОКА совпадают с характеристиками О1В, ..., ОmВ (при полном несовпадении индивидуальных характеристик).

вв) Все общие характеристики смысловых единиц, ассоциируемых индивидами А и В с некоторым языковым выражением, совпадают (при этом же условии, что и в бб).

Эти две ситуации являются, несомненно, наиболее распространенными. Мы учимся, в общем, на одних и тех же контекстах и привыкаем приписывать словам и вещам приблизительно одинаковый смысл. Непонимание появляется лишь тогда, когда речь заходит о различающихся характеристиках ОiА, ..., ОjB. Чем больше таких различающихся характеристик, тем меньше взаимопонимание. Если их нет совсем, то мы имеем полное взаимопонимание на общем, или социальном, уровне.

Конечно, это - взаимопонимание, и в большинстве случаев иного нам и не требуется - в большинстве, но не во всех случаях. Понимать так друг друга могут и совершенно посторонние люди, случайные попутчики на дороге жизни, которым безразлична внутренняя жизнь друг друга. Так понимает вас продавец магазина или работник ЖЭКа, к которому вы пришли за справкой. В обыденной жизни мы даже не называем это взаимопониманием. От подлинного взаимопонимания мы требуем чего-то большего - какой-то духовной близости между людьми. Если такой близости нет, то нет и понимания. Это хорошо показано в одном из рассказов Сомерсета Моэма, в котором речь идет о юноше, уехавшем на острова Океании добиваться общественного положения и богатства. Через несколько лет он встречается со своим бывшим другом, приехавшим узнать, чего ему удалось добиться. Бывшие друзья разговаривают и, по сути дела, не понимают друг друга. То есть, понимают, конечно, но на каком-то "внешнем", если можно так выразиться, уровне, а чуть глубже - полная взаимная глухота.

"Для того ли мы родились на сеет, - рассуждает главный герой перед недоумевающим приятелем, - чтобы спешить на службу, работать час за часом весь день напролет, потом спешить домой, обедать, ехать в театр? Так ли я должен проводить свою молодость? Ведь молодость коротка, Бэйтмэн. А когда состаришься, чего тогда ждать? Утром спешить из дому на службу и работать час за часом весь день напролет, а потом снова спешить домой, обедать, ехать в театр? Если сколачивать состояние, быть может, оно того и стоит, - не знаю, это зависит от характера; ну, а если ты не стремишься к богатству, тогда чего ради? Я большего хочу от жизни, Бэйтмэн. - Что же тогда ты ценишь в жизни? - Боюсь, ты станешь смеяться надо мной. Красоту, правду и доброту"9152.

Собеседников разделяет разное отношение к жизни, к ее ценностям, что и порождает взаимное непонимание.

гг) Некоторые индивидуальные характеристики И1А, ..., И1А совпадают с характеристиками И1B , ..., ИnB. - Это происходит в тех случаях, когда у двух индивидов отношение к вещам и явлениям в значительной степени одинаков. Сходны их жизненные цели, морально-этические нормы, представления о прекрасном и безобразном, вкусы и т.п. Редко, но так бывает, и тогда слово, жест, взгляд, даже молчание другого человека нам столь же понятны, как свои собственные. Правда, из природы индивидуальных характеристик вытекает, что до конца они не могут совпасть, как не могут полностью совпасть жизненный опыт, знания, склонности и вкусы двух разных индивидов. Поэтому сколь бы близки ни были два человека, у каждого на дне души всегда остается осадок, неуловимый для другого. "Полное" взаимопонимание в этом смысле невозможно. Даже один и тот же человек сегодня уже не может вполне понять себя - вчерашнего.

Кратко резюмируем сказанное. Главная мысль состоит в том, что "понять" означает не "усвоить" смысл, а "придать, приписать" его. Основой понимания, т.е. тем источником, который снабжает нас интерпретациями и смыслами, является индивидуальный смысловой контекст, представляющий собой систему взаимосвязанных смысловых единиц. Индивидуальный контекст формируется в результате усвоения индивидом культуры общества и личного жизненного опыта. Поэтому смысловые единицы складываются из характеристик двух видов: общих и индивидуальных. В процессе понимания языковых выражений, актов поведения, вещей мы ассоциируем с ними некоторую смысловую единицу из индивидуального контекста. Взаимопонимание двух индивидов обеспечивается частичным совпадением их индивидуальных контекстов или характеристик тех смысловых единиц, которые они ассоциируют с объектами.

Определенное таким образом понятие понимания может быть включено в методологию как общественных, так и естественных наук.

У нас самая большая информационная база в рунете, поэтому Вы всегда можете найти походите запросы

Эта тема принадлежит разделу:

Философия науки

Понятие истины в философии науки 20 века. Научная рациональность и истина. Проблемы философии науки с примерами из истории науки и жизни ученых или нашей повседневной жизни.

К данному материалу относятся разделы:

Философия науки как прикладная логика: логический позитивизм

Логико-философские предпосылки концепции

Некоторые гносеологические предпосылки

Модель науки и научного прогресса

Эмпирический базис

Критерии демаркации

Принцип верифицируемости

Анализируя проблемы современной философии диалога, невозможно обойти тему ценностей. Известно, какую огромную актуальность приобрела сегодня проблема выра­ботки общечеловеческих ценностей. Мы знаем, что почти все крупнейшие мыслители современности, так или иначе, ставят и обсуждают эту проблему, правда, по большей части обозначая и осмысливая имеющиеся здесь трудности, чем предлагая конкретные пути и способы решения. Тем не менее, не приходится сомневаться в том, что одна из наиболее фундаментальных предпосылок как постановки и осмысления этой проблемы, так и поисков путей и средств ее решения, заключается в развитии нового понимания философии диалога как пространства динамики философского мышления, диалога фило­софских традиций Запада и Востока и межкультурного диалога, жизненно необходимых в условиях современной цивилизации. Философская компаративистика XX столетия и на­чала нынешнего, выделяя типы мышления, типы рациональностей и иррациональностей, используя методы проведения аналогий, параллелей и диалога, раскрывает тождество и различие философских культур, механизм их взаимодействия.

Распространенность, естественность и обыденность диалога на первый взгляд столь интуитивно достоверна и очевидна, что это порой ведет к взгляду на диалог как на нечто, не представляющее интереса для философии. Диалог же является сложной, наполненной многообразным содержанием, специфически человеческой формой взаимодействия. Уве­ренно можно говорить, что проблематический характер диалога стал осознаваться не так давно. Осознание проблематичности диалога шло рука об руку с пониманием необходи­мости его междисциплинарных исследований и возможности достижения экспликации его структуры, механизмов, подлинной роли только на этом пути. Интерес к диалогу, воз­родившийся в настоящее время в философской литературе, демонстрирует отказ от уси­лий выработки какого-либо унифицированного подхода к диалогу. Наоборот, множествен­ность точек зрения, методов и базовых предпосылок, обнаруживаемых в исследованиях диалога, свидетельствует в пользу того, что диалог не может быть с легкостью объяснен в терминах теорий, развитых с недиалогической стартовой точки.

Диалог есть особая форма взаимодействия — как интеллектуального, так и предмет­ного. Диалог может включать ряд промежуточных действий, создающих некоторого рода цепь, в которой участвуют, по меньшей мере, две стороны и в которой после определен­ного действия одной стороны наступает действие другой. Взаимосвязь указанных дейст­вий может определяться различным образом: в терминах действия и противодействия, вопроса и ответа, атаки и обороны или контратаки, доказательства и опровержения или критики, вызова и защиты и целого ряда иных терминов. Да и сам диалог может носить конструктивный или деструктивный характер, быть выражением партнерства или враж­дебности, обладать ярко выраженным познавательным интересом и определенной целью. Диалог двуедин уже в том, что сочетает в себе и форму, которая выступает способом его существования и содержательную направленность. Но каковы бы ни были возможные точки отсчета, нельзя отрицать всеобщность диалога как основы человеческого взаимо­действия, всеобщность диалогизма и диалогических отношений.

На наш взгляд, совершенно справедливо высказывание одного из основоположников современной философии диалога М.М.Бахтина: «Быть — значит общаться диалогически. Когда диалог кончается, все кончается… Два голоса — минимум жизни, минимум бытия» /1, с. 434/. Утверждая, что человека невозможно познать, если он сам не высказал себя, если он этого не хочет, и что единственный путь к возможности его познания — это диа­лог, он пишет далее: «Чужие сознания нельзя созерцать, анализировать, определять как объекты, как вещи, — с ними можно только диалогически общаться. Думать о них — зна­чит, говорить с ними, иначе они тотчас же поворачиваются к нам своей объектной сторо­ной: они замолкают, закрываются и застывают в завершенные объектные образы» /1, с. 116/. М.М.Бахтин верно подчеркивает мысль о том, что диалог — это не средство, а само­цель и самоценность. Предложенное мыслителем понимание гуманитарных наук и мыш­ления формирует иной способ подхода к различным стилям мышления, лозунгом которых является диалог как способ бытия человека в мире, а вместе с тем и как способ познания гуманистической, наполненной смыслами действительности.

Диалог есть необходимое условие философствования. Думается, что тезис о сущно-стно дискуссионном, в значит, о диалоговом характере философствования имеет такую степень очевидности, которая не требует дополнительного аргументирования в свою пользу. Диалогические отношения служат каркасом философско-гуманитарного исследо­вания в целом ряде областей.

По мнению многих современных мыслителей, политиков, ученых экологические, антро­пологические, духовно-нравственные кризисные ситуации в развитии западной цивилиза­ции, обострившиеся во второй половине XX в., поставили под вопрос само сущест-вование человечества. Возникла потребность в новых стратегиях отношения к природе и к челове­ку, в более гармоничном сочетании всех форм реализации его творчески созидательной и преобразовательной деятельности. Глобальные опасности для человечества начала XXI в. обострили проблему его выживания. Былой пафос революционного преобразования усту­пает место обоснованию ценностей ненасилия и терпимости к инакомыслию.

В отличие от прежних подходов к проблеме, когда упор делался на роль конфликта и борьбы, а идея их примирения оценивалась негативно, современные поиски обществен­но-политической стабильности сопровождаются попытками обоснования примирения противоположностей, согласия и ненасильственного развития. Интересные суждения об этике ненасилия выдвигает в своих работах А.А.Гусейнов.

Импульсы к исследованиям этики ненасилия обусловливаются не только социальным и политическим развитием, но и логикой познания в современных естественных науках — физике элементарных частиц в ее связи с космологией, в термодинамике неравновесных систем и т.д. В результате формируется новая концепция Вселенной как саморазвиваю­щейся системы, в которой человек не просто противостоит объекту познания как чему-то внешнему, а включается своей деятельностью в систему. При этом увеличение энергети­ческого и силового воздействия человека на систему может вызвать не только желатель­ные, но и нежелательные, а то и катастрофические последствия.

Изучением общих закономерностей самоорганизации и реорганизации, становления устойчивых структур в сложных системах занимается синергетика. Эта наука, как извест­но, существенно изменила прежние представления о соотношении гармонии и хаоса. Воз­никнув в лоне термодинамики неравновесных открытых систем, синергетика претендует ныне на статус общенаучной, междисциплинарной парадигмы, обладающей большими эв­ристическими возможностями в области философского знания. Понятие самоорганизации в контексте образов и идей лауреата Нобелевской премии И.Пригожина /3/ предполагает личностный, диалоговый способ мышления — открытый будущему, развивающийся во вре­мени необратимый коммуникативный процесс. Так, проблема диалога в философии обрела особую актуальность в изучении роли несиловых взаимодействий в сложных самооргани­зующихся системах. Диалогизм научного метода все более определяет динамизм концепту­альных систем и современного научного мышления. Диалог как способ мышления позволя­ет выдвинуть на первый план идею преемственности развития научного познания.

В настоящее время идея диалога, под именами диалогики и диалоговедения продол­жающая свое движение вперед, находится в центре философского внимания и обсуждения. Играя далеко не последнюю роль в становлении и развитии философского мышле­ния, диалог только в наше время «обрел собственный голос»: стал не канвой и не формой, а темой философского обсуждения. Главный принцип подлинного диалогического отно­шения — абсолютная независимость и свобода друг от друга, и в то же время глубоко внутреннее, интимное единство. Диалогизм - это не просто та часть мира, где ведутся диалоги. Этим термином можно охарактеризовать ту сторону мира, в которой постигается человек. В этом суть универсального философского значения диалога.

Анализируя казахскую философскую мысль в контексте развития реалий современнос­ти, духовно-нравственные ценности казахского народа, включающие в себя гуманность и милосердие, доброжелательность и гостеприимство, открытость и миролюбие, невозможно обойти тему толерантности, так как толерантность есть органически присущий казахской философии этический принцип, ее важнейшая и характерная особенность.

Каждая эпоха определяет акценты в философской рефлексии, отражающей дух вре­мени, проблемы и сомнения, переживаемые и обществом в целом и отдельными его мыс­лителями. Масштабные и интенсивные интеграционные процессы, характеризующие минувший XX и наступивший XXI век, дают основание говорить о глубинных качест­венных переменах в человеческом обществе. Сегодня совершенно очевидно возрастание потребности в расширении контактов, в углублении диалога культур, без чего невозмож­но дальнейшее развитие человечества. Тема толерантности является основополагающей в сегодняшнем мире. Толерантность является в наши дни важнейшей характеристикой мышления современного человека, она становится своеобразной парадигмой мышления.

Казахи, являющиеся наследниками великой кочевой культуры, на протяжении тыся­челетий демонстрировали свои адаптационные возможности при постоянно меняющих­ся внешних условиях. Большую роль сыграл здесь Великий Шелковый путь, наиболее протяженный участок которого проходил через территорию Средней Азии и Казахстана. Следует отметить, что Шелковый путь — одно из наиболее значительных достижений в истории мировой цивилизации. Разветвленные сети караванных дорог пересекали Евро­пу и Азию от Средиземноморья до Китая и служили в эпоху древности и средневековья важным средством торговых связей. Кроме того, Великий Шелковый путь, пролегавший через территорию нашей страны, являлся связующим мостом взаимодействия и диалога цивилизаций и культур Запада и Востока, взаимно обогащая всех участников этого про­цесса. Караванные пути, с постоянно циркулирующими идеями, знаниями, вероиспове­даниями и товарами, на протяжении тысячелетий влияли на менталитет народа древнего Казахстана. Это явление, на наш взгляд, сделало предков казахов толерантными по отно­шению к иным культурным традициям и влияниям.

Известно, что толерантность имеет временную локальность, проявляется во всех куль­турах и в этом смысле универсальна. Казахские философы, чьи воззрения были прони­заны духом терпимости, хорошо понимали, что нельзя делать другим то, чего себе не желаешь. Чем больше ты фанатик своей веры, тем более ты веротерпим, считали они. Требования толерантности применялись ими прежде всего к самим себе, ибо свои взгля­ды надо отстаивать. Казахская философия, в которой хорошо выражена суть национального характера и менталитет народа, открыта к другим культурным влияниям и традициям, она всегда сво­бодно воспринимала любой полезный опыт.

Примером подлинного и глубокого понимания традиций иных культур, доброжела­тельного и заинтересованного обращения к культуре России и Запада, а также призна­ния важности расположенности страны на стыке восточных и западных влияний является Абай. Абай, чье этическое учение является квинтэссенцией казахской философской мыс­ли и в чьем творческом наследии осуществлен качественно новый уровень философского осмысления действительности в казахской мыслительной традиции, впервые в истории народа реализовал и воплотил синтез идей Востока и Запада, чем выразил сокровенные желания, думы и умонастроения казахов. Через все его творения, пронизанные духом толерантности, красной нитью проходит идея межкультурного диалога.

От Абая путь лежит к сокровенным глубинам национального духа и от него же открывается путь к глобализированному восприятию мира. А это в наше время подразумевает разнообразие культур, верований, религий, экономических, социальных и политических устройств, а также всех способов жизни, существующих в гармонии и взаимодействии. Культивируемое разнообразие не означает изоляции людей или культур друг от друга, оно призывает людей к международному, межкультурному контакту и диалогу. Такое разнообразие не означает также сохранения неравенства, поскольку равенство — не в единообразии, а в признании равных ценностей и достоинства всех народов, всех культур. Эти мысли самым органичным образом находят отклик в стихии абаевского мира. Абай писал в своих «Словах назидания»: «Знание чужого языка и культуры делает человека равноправным с этим народом, он чувствует себя вольно, и если заботы и борьба этого народа ему по сердцу, то он никогда не сможет остаться в стороне. Такова природа человека» /4, с. 49/. Мировосприятие современного человека предполагает всевозрастающий интерес к другой цивилизации и культуре. Знание о человеке приходит через внутренний и внешний диалоги, и тогда между ними теряется понятие чужого. Пространство для полноценного диалога формирует развитая культура общения и соответствующая система ценностей. Нет сомнений в том, что глобализация, которую переживает сегодня весь мир, потребует от человека дополнительных серьезных усилий по сохранению и развитию культуры диалога — первостепенной ценности в нашем взаимосвязанном и взаимозависимом мире.

Философия как понимание и трансформирование

В. А. ЛЕКТОРСКИЙ

Философия всегда задавала вопрос о себе самой, что, по-видимому, отличает ее от других теоретических дисциплин. Сегодня этот вопрос стоит особенно остро, более того, он оказывается связанным не только с переосмыслением характера и роли философии в современной культуре, но и с новым пониманием человека и культуры в целом. Попробую в какой-то степени обосновать выдвигаемый тезис, хотя сделать это детально в докладе невозможно.

За две тысячи лет менялись и философия, и культура, и место философии в культуре. Понимание рациональности и стандартов рассуждения, природы философии, сферы ее компетенции и характера ее проблем, способов философствования - все это претерпевало многочисленные изменения. Сегодня философия не может оставаться такой же, как в прошлом. Однако при всех происходивших с ней радикальных переменах философия продолжает играть специфическую роль: быть средством понимания и трансформирования, изменения культуры и человека. При этом понимание и изменение, осмысление того, что есть, и построение ("конструирование") чего-то нового оказываются взаимосвязаны. Такая роль философии не только не исчезает в современной культуре, но, по моему мнению, становится даже более очевидной, чем раньше, и вместе с тем осуществляется в новых формах. Я попробую показать это.

1. Философия всегда относилась к высокой культуре. Она интересовала профессионалов как предмет исследований, а также небольшую группу хорошо образованных людей - как способ самовоспитания, как стимул для размышлений о человеке и мире. В Средние века она использовалась при рациональной формулировке и разъяснении теологических утверждений, а после XVII столетия - для критического осмысления оснований естественных и дедуктивных наук. В любом случае философия как выражение мышления на высочайшем уровне абстракции была весьма далека от интересов огромного большинства людей, чья картина мира и самих себя вырабатывалась на основе здравого смысла, а также тех способов понимания, которые задаются той или иной культурой.

Можно полагать, что сегодня эта ситуация меняется, так как, согласно мнению многих специалистов, современная цивилизация вступает в стадию "общества знания", в котором наука начинает играть новую роль. Она создает такого рода технологию

© Лекторский В.А., 2009 г.

(прежде всего информационную), которая влияет на экономику (появляется так называемая "экономика знания") и вместе с тем трансформирует обычный "жизненный мир". Но если философия тесно связана с наукой, как это было, по крайней мере, в течение последних трехсот лет, и если сегодня наука вместе с технологией (новый комплекс, называемый "технонаукой") трансформирует сам "жизненный мир", то можно думать, что философия должна становиться все более интересной для обычного человека, а не только для небольшой группы "высоколобых".

Однако в действительности ситуация не столь проста. Когда говорят об "обществе знания", прежде всего имеют в виду так называемое "полезное знание", т.е. знание, которое может быть технологически использовано. Конечно, фундаментальная наука не исчезает и исчезнуть не может. Но в целом общество становится все более прагматически ориентированным. Интерес к культуре в ее высших проявлениях, включающих не только философию, но также фундаментальную науку, высокую музыку, искусство, литературу, падает. Естественно полагать, что в подобной ситуации философия как специфический тип абстрактного мышления не может играть важной культурной роли. Многие философы реагируют на эту ситуацию, выдвигая идеи о "конце философии", о ее растворении в других областях культурной и общественной жизни: фундаментальных науках, истории идей, литературной критике, политике и др. В России 15-20 лет тому назад немало выступлений было направлено против преподавания философии в высшей школе, о замене ее в этом качестве теологией или культурологией. Конечно, эти предложения в значительной степени стимулировались тем фактом, что до 90-х гг. прошлого столетия философия, преподававшаяся в российских университетах, оборачивалась догматически интерпретированным марксизмом и служила прежде всего средством идеологической индоктринации. Однако нужно иметь в виду, что атаки на философию обосновывались также утверждением, что философия вообще устарела. Сегодня выступлений против преподавания философии стало меньше (хотя полностью они не исчезли). Но вопрос о роли философии в современной культуре остается. Я полагаю, что эта роль не только не исчезает, но в некотором смысле возрастает, что философия в ряде отношений становится более "практичной" для большего числа людей, чем это было в прошлом.

2. До тех пор пока существует человек, он не может не пытаться понять окружающий мир и самого себя. Это необходимое условие человеческой жизни, деятельности и коммуникации. Понимание того, что есть, обеспечивается здравым смыслом, а также ресурсами обыденного языка и определенной культуры. При этом важно подчеркнуть, что язык и культура - не просто способы самопонимания человека. Иногда культура противопоставляется науке на том основании, что первая имеет дело с самосознанием человека, а последняя - с познанием внешнего мира. В действительности самосознание возможно только через вписывание человека в то, что выходит за его пределы: внешний мир и мир других людей. Поэтому как культура, так и наука (неотъемлемая часть культуры) - это одновременно способы осмысления мира и человека. Можно сказать, что философия - самосознание культуры, только нужно иметь в виду, что она с самого начала возникает как критика тех способов понимания мира и человека, которые задаются здравым смыслом и определенной культурой. Философия возникает как предложение нового образа мира и человека. Конечно, философия сама есть часть культуры, к тому же, для того чтобы предложить нечто новое, она должна осознать то, что есть, т.е. должна рефлектировать над существующей культурой. При этом критическая установка философии не обязательно распространяется на все, что есть в культуре. Какие-то культурные образования философия оправдывает и легитимизирует. Но важно подчеркнуть, что в любом случае философия - такая часть культуры, которая как бы "извне" относится к существующей культуре, пытается в некотором смысле выйти за ее пределы и за пределы культуры вообще ("транс-цендирует культуру"), делает ее предметом критической рефлексии и предлагает способы трансформации, изменения некоторых ее компонентов. Философия - такая часть культуры, которая выражает ее динамизм, возможность изменения. Вместе с

тем решаемая философией задача понимания того, что есть, тоже оказывается нелегкой. Ибо тот мир, в котором живет человек, не монолитный, а многослойный. Можно даже сказать, что он содержит в себе несколько миров: обычный "жизненный мир", мир субъективных переживаний и мир, полагаемый специализированным размышлением: сначала самой философией, а затем наряду с ней научным знанием. Отношения между этими "мирами" не просты. Иногда представляется, что они исключают друг друга. Философия пытается построить между ними мосты. Не существует изначально данного способа понимания этих связей. Поэтому философы предлагают разные концепции такого рода, которые вступают в полемические отношения друг с другом. При этом оказывается, что философское понимание существующего мира (или существующих "миров") и человека в отношении к миру всегда связано с построением новых культурных практик. То в философии, что преподносится как анализ (структур рассуждения, языка и т.д.) или даже простое описание (природной реальности, феноменов сознания и т.д.), в действительности является не только схватыванием чего-то существующего, но одновременно скрытым предписанием, рекомендацией определенных действий. Поэтому философия имеет важную нормативную составляющую, которая задает будущие состояния, проектирует культурную и человеческую реальность. Это может быть связано с заданием некоторого идеала, который сам по себе недостижим, но определяет некую программу действий (представление о реализации идеала можно считать утопией, а связанные с этим философские построения утопическим измерением философии). Но это может быть и таким нормотворчеством, которое определяет текущие способы мышления и действия, формулирование правил рассуждения, способов объяснения, норм жизни и т.д. Таким образом, то, что представляется постижением того, что есть, оказывается в действительности скрытым предписанием. В свою очередь формулирование норм, правил интеллектуальной и культурной деятельности, построение проектов опирается на выявление возможностей в том, что существует реально. Постижение, понимание и изменение, трансформирование выступают двумя сторонами единой деятельности. Попробую пояснить свою мысль некоторыми примерами.

3. В Древней Греции философия была критикой общепринятых мнений. Недаром противопоставление знания и мнения - одна из основных тем этой философии. Как согласовать понятия и аксиомы новой науки геометрии и протонаучные идеи Демокрита об атомах и пустоте с миром здравого смысла? Демокрит, Платон и Аристотель разрабатывали различные философско-научные исследовательские программы, которые конкурировали друг с другом в течение столетий. Возникновение таких программ означало появление новых культурных практик, которые трансформировали существовавшую культуру. Однако эти программы при всех их различиях разделяли одну общую установку: эксперимент не может дать знания подлинной реальности, так как техническая деятельность и получение артефактов (как это имеет место в эксперименте) несовместимы с получением знания. Таким образом, философия продуцировала и оправдывала интеллектуальную практику определенного рода и запрещала иного характера практику. Философы разрабатывали рекомендации для жизни в соответствии с некоторыми моральными принципами (которые координировали с представлениями о мире) и порождали новые практики "философской жизни": стоический мудрец, гедонист-эпикуреец, киник и др.

Проблема языка философии и взаимопонимания между философами – это одна из серьёзных и значимых современных проблем, потому что сегодня, как и прежде, язык у философии не один, их много, как много философских концепций – теоретических моделей взаимоотношения человека и мира. Если наука, в силу своего объективно-универсального характера создаёт единый для всех ученых «дискурс о мире» (хотя, как замечал Т.Кун, парадигмы несоизмеримы…), то философия, органично включающая в себя как «субъективность» культуры и эпохи, так и субъективность автора, порождает подлинный полилингвизм – каждый философ говорит по-своему, даже если он находится в русле серьёзной традиции. А традиционность в минувшем ХХ веке совсем покинула философию. Конечно, мы по-прежнему размышляем о современных неогегельянцах или неоплатониках, однако уже экзистенциализм, господствовавший в середине прошедшего столетия, никак нельзя назвать единым течением с единым языком. Сартр не использовал в своей системе представлений экзистенциалы Хайдеггера, Хайдеггер вообще открещивался от названия «экзистенциалист», Ясперс изъяснялся гораздо более внятно, чем Хайдеггер и Сартр вместе взятые, а Камю и вовсе писал эссеистику да публицистику, используя по большей части художественный и журналистский язык и не накручивая сложных теоретических терминов.

То же самое относится к философам психоаналитического направления. Принадлежа, вроде бы к одной линии развития, восходящей к отцу-основателю Зигмунду Фрейду, все постфрейдовские авторы поют на разные голоса, пользуются различными дискурсами. Эти «веерные расхождения» языков и смыслов хорошо показаны в вышедшем недавно двухтомнике В.Лейбина «Постклассический психоанализ» 98 . Отчасти заимствуя фрейдовский язык и его концептуальную конструкцию, К.-Г.Юнг и В.Райх, Э.Фромм и К.Хорни, О.Ранк и Э.Берн пишут о своём и по-своему. Показательным примером является трансформация Э.Берном фрейдовского деления внутреннего мира на Я, Оно и Сверх-я в иную структуру: Взрослый, Ребёнок и Родитель. Смена языка выражает в данном случае изменение смыслов: внутренний Ребёнок – не инфернальное Оно с буйствующими черными страстями, а просто спонтанное, игривое и капризное начало; точно также вместо «несчастного Я» появляется разумный и практичный Взрослый, действующий по логике вещей. Таким образом, даже внутри одного широкого направления авторы должны постоянно уточнять свой язык, чтобы найти общение видение проблемы с коллегами.

Более того, ни за одним философским словом нет в наши дни жёстко закрепленного, всеми разделяемого смысла: нередко одни и те же понятия толкуются совершенно по-разному. Так термин «трансценденция» у авторов объективно-идеалистических школ означает «выход за пределы эмпирического мира», а у безрелигиозных авторов экзистенциальной направленности – выход к другим людям, преодоление телесной «капсулизации» собственного я, стремление к коммуникации.

Что же касается постмодернизма – само название которого является собирательным, это скорее, метафора, чем термин – каждый философ в полном смысле слова «говорит, что хочет» и как хочет. Общим для постмодернизма является протест против логики и смысла, против диктата разума, который как раз и требует некоего языкового единства. Поэтому, понимай, как хочешь! Можно и вовсе не понимать, тоже не беда.

Первое десятилетие ХХ века в полной мере унаследовало традицию недавно прошлого «не подчиняться никаким традициям». Эффект «Вавилонской башни» продолжается, многоголосица не утихает и вряд ли утихнет в ближайшее время, так как глобализирующийся мир не имеет другой единой идеологии, кроме рыночной конкуренции и потребления – все мировоззренческие модели отданы на откуп «свободным частным лицам». В этом есть свои минусы, и свои плюсы. Минус состоит прежде всего в том, что богатство языков, отражающее богатство философских моделей мироздания, предполагает некие «партикулярные истины», те истины, о которых можно сказать «у каждого она своя». Как мы уже говорили, философский дискурс не самозамкнут, он описывает нам реальность или её пласты, но в этом бесконечное богатство дискурсов явно или неявно предполагает «множество истин», которые никак не свести в одну. В этом случае философы становятся некоммуникабельны, каждый из них остаётся «в норке» своей версии бытия со своим языком, а философия как способ гуманитарной рефлексии распадается на множество осколков. Хотя, с другой стороны, возможно, как грубо говорят в народе, «каждая гадость найдет свою пакость», каждый читатель – своего философа, своего вдохновителя, утешителя и мировоззренческого вождя.

Плюс нынешнего состояния философии с её полилингвизмом и множественностью философских моделей состоит в том, что равнодушный рынок оставляет мыслителям полную свободу сходить с ума по-своему: фантазировать, выражать внутренний опыт, улавливать актуальные проблемы человечества, прочерчивать новые трассы грядущей мысли – находить для этого и изобретать ради этого новые понятия и экзистенциалы. Во всяком случае, никого не принуждают «перейти в единую философскую веру» и вытвердить лишь один философский язык, никого – благодарение Богу – не наказывают за мыслительные эксперименты, нетривиальный дискурс, необычные идейные и категориальные решения.

Впрочем, надо заметить, многоголосица дискурсов в немалой степени тяготит самих современных авторов. Мои «походы» по франкоязычным философским сайтам в Интернете убедили меня в том, что на родине Сартра, Дерриды и Лакана основная часть философов склонна следовать классике: изучать мыслителей Нового времени, почитать феноменологию, размышлять о философских проблемах внятно, рационально и с социально-практическим уклоном.

Каким же образом современные философы, говорящие на разных концептуальных языках, могут понимать друг друга? Мне кажется, что при всей важности языка как формы донесения и огранки мысли, в основе философского взаимопонимания все же лежит не сам по себе язык, а интерес к конкретной проблеме и концептуальный подход к ней (та самая «идея», о которой мы писали в начале статьи). Именно поэтому взаимопонимание представителей разных концепций наилучшим образом выстраивается вокруг проблемы. В этом смысле можно выделить:

Проблемы метафизики;

Проблемы общества;

Проблемы внутреннего мира (сознания, бессознательного, восприятия, переживания и т.д.);

Проблемы коммуникации;

Проблемы «практического влияния философии», а также этические, эстетические и иные философские сферы.

Конечно, «философские парадигмы» могут быть в еще большей степени несоизмеримы, нежели научные, но если они строятся вокруг содержательных сюжетов, понятных философам разных направлений, то философы могут до какой-то степени «транспонировать» свои философские языки в языки своих оппонентов или «иноконцептульных» участников диалога. Конечно, чтобы совершить такое транспонирование, нужно согласиться до какой-то степени редуцировать собственное, несомненно драгоценное, представление, перевести его в чужую систему понятий, неизбежно потеряв по дороге часть смысловых тонкостей. Но, видимо, это цена за выход во вне. В. Франкл, критикуя в свое время экзистенциализм, называл его «калейдоскопизмом» 99 , поскольку в калейдоскоп виден только калейдоскоп. Если философ хочет видеть не только узоры в «своем калейдоскопе», но и заглянуть в философские вселенные других людей, он должен отчасти пожертвовать вниманием к себе, своему видению и своему языку, эта умеренная жертва нужна для осуществления той самой «трансценденции» – в данном случае – к другим философским системам и дискурсам. В общем, для взаимоувязывания философских языков прежде всего нужна добрая воля самого философа, его активное желание найти взаимопонимание и общее поле для диалога.

Важно подчеркнуть, что в самой философии заложена принципиальная возможность понимания между различными авторами, и язык каждого из них не является здесь непреодолимым препятствием. Ряд лет назад в статье «Предварительные заметки к изучению средневековой эстетики» 100 С.С.Аверинцев отмечал, что мы можем понимать мыслителей прошлого, потому что, несмотря на все различие времён и культур, в самой мысли заложен трансцензус – универсальность, преодолевающая частные характеристики. Этот трансцензус работает не только в отношении мыслителей античности или средневековья, он работает и в среде современных философов, которые хотя и живут в одну эпоху, но в полном смысле слова «говорят на разных языках».

Конечно, сам язык, в особенности, отражающий специфику ментальности конкретной культуры, нельзя сбрасывать со счетов. Языки философов это ведь не только «языки философии», но и просто языки, национальные и культурные: так, санскрит – это не английский, хинди – не французский и не русский, а арабский литературный язык и вовсе имеет свою специфику, отличающую его как от арабских же диалектов, так и от индо-европейских языков. Работающий в Институте философии РАН профессор А.В.Смирнов 101 в нескольких своих монографиях, посвященных логике смысла, доказывает, что логика самого строения арабского языка ведёт нас по иному смысловому пути, нежели аналогичные рассуждения в рамках других языков. И тем не менее! Желающий понять – да поймет.

Непонимание между философами-современниками, да ещё принадлежащими к одной – европейской – культуре, а порой и говорящими на одном национальном языке чаще всего упираются в то, что их профессиональный дискурс отражает совершенно разные грани предмета, который вызывает их философский интерес. Разные языки обусловлены разными углами зрения. Это хорошо иллюстрируется при рассмотрении проблемы сознания, поскольку обращённые к ней философы принадлежат к разным философским школам, и когда они собираются вместе, например, на конгрессе, или конференции, то выступления часто сопровождаются недоуменными возгласами, хихиканьем, пожиманием плечами и кулуарными комментариями. Действительно, у феноменологов, марксистов, сторонников Серля и Деннета, а также последователей информационного подхода совершенно разный понятийный аппарат, производный от их способа рассмотрения проблемы сознания. Феноменологии толкуют о бытии внутреннего мира − ноэзисе и ноэме, интересуются способами полагания воспоминаний, суждений и образов воображения, а когнитивисты (кстати сказать, используя понятие интенциональности!) размышляют о функционально-физиологических аспектах мышления, о нейронных сетях и реальных поведенческих реакциях. Сторонники информационной концепции обсуждают способы кодирования информации, а марксиситы-ильенковцы беседуют о диалектических переливах и сознании как функции социума, о движении «по контуру предмета», создающем феномен идеального. Разные ракурсы – разные дискурсы – отсутствие единых позиций и общего поля для диалога.

Непонимание между философами-современниками поддерживается уже упомянутой нами тенденцией, которая фактически стала модой, на изобретение в рамках своей концепции собственного понятийного аппарата. Старая истина «Бритвы Оккама» «Не сотворяйте сущностей без надобности» оказалась забыта, смыта «тираноборческим» восторгом философов ХХ века, сражающихся с философской классикой. И Хайдеггер, и Сартр, и Деррида с Делезом нуждаются в толкователях, в толмачах, которые должны, мучительно закатывая очи, перечислять возможные варианты понимания того или иного термина. Загадочность и таинственность, конечно, красива и интригует, но мир и так достаточно сложен и неоднозначен для того, чтобы философы превращали каждое свое слово в шараду. Между тем, быть «творцом шарад» ныне почетно, философская молодежь нередко очаровывается именно непонятностью, витиеватой заумью, которая, если ее просто прояснить, окажется тривиальностью. Между прочим, в истории философии ХХ века можно указать на забавные параллели, когда одни и те же мысли высказывались как темно и запутанно, так и ясно и отчётливо. Например, идея «жизненного проекта», весьма туманная и непонятная у Хайдеггера, достаточно ясно прописана у Х.Ортеги-и-Гассета с его журналистской лихостью. Та же хайдеггеровская идея Бытия как внепредметного начала мира совершенно прозрачно выписана у Э.Фромма с честной ссылкой на идеи Мейстера Экхарта. Конечно, можно сказать, что Фромм создавал свой труд гораздо позже Хайдеггера, и мысль о бытии уже давно обсуждалсь в философии к этому моменту, но как бы то ни было, то, что написано у Фромма – вполне внятно.

Разноречивые философские языки, включающие индивидуальные метафоры, ставшие экзистенциалами, могут пересекаться, перекрещиваться, образовывать синтезы. Так Ж.-П.Сартр толкует об экзистенциальном психоанализе, создавая синтез концепций и синтез философских языков. Порой тот или иной язык начинает вторгаться в сопредельные сферы духовной жизни. Например, хайдеггеровская терминология сделалась частью психотерапевтического подхода Л.Бинсвангера, хотя сами по себе установки и оценки Хайдеггера не несут психотерапевтического смысла: от них можно скорее заболеть, чем выздороветь.

Каков же путь к взаимопониманию современников, кроме их доброй воли к пониманию друг друга? Мне думается, что здесь должно играть свою роль обычное философское образование. Всякий серьёзный философ должен быть прежде всего хорошо знаком с языками своих предшественников, должен знать философскую классику с её категориальным аппаратом, ибо именно от классики все «танцуют как от печки». Известно, что «философские хулиганы» – постмодернисты, ниспровергатели кумиров прошлого, никуда не могут деться от ненавидимых ими «идолов» − философов 17-19 веков. Всерьёз читать их произведения способен тот, кто предметно знаком с классическими текстами, кто понимает, вокруг чего кипит герменевтический сыр-бор и ломаются деконструкционные копья. Знать современность без классики невозможно, ни один философский язык сегодняшнего дня не может быть по-настоящему понят без Платона и Аристотеля, Декарта и Канта, Гегеля и Маркса.

Сказанное в полной мере относится к нам, российским философам. В настоящее время у философов России, как мне представляется, нет единого философского языка. Дискурс советского марксизма в массе ушёл в прошлое и остался в активе лишь небольшого числа философских групп. Православно-религиозный дискурс Серебряного века был отчасти актуализирован в 90-е годы ушедшего столетия, но общепринятым языком не стал просто потому, что основная доля мыслящих и пишущих нынешних философов не являются искренне верующими православными. Они воспитывались в ином мировоззрении и после крушения советского марксизма с его идеологией прислонились кто к постмодернизму, кто к оккультизму, а кто – к неодарвинизму. Православные тоже есть, но они не являются «мейнстримом», поэтому христологический язык изгнанников «философского парохода» не стал общепринятым в сегодняшней российской философии. Язык – это форма идей, если идеи не властвуют, их язык не говорит.

Нам, российским философам, ещё искать и искать свою собственную философскую идентификацию, хотя в ситуации всеобщего разброда и шатаний скорей всего у нас в обозримый период как и во всем мире будет много философских языков. Задача состоит в том, чтобы, чтобы говорящие на них авторы могли понимать друг друга, сумели найти способ адекватного «внутрифилософского» перевода, который породил бы диалог, а не конфронтацию. Будем надеяться, что такой поиск увенчается успехом.

Усачёв А. В. (ЕГУ, Елец)