Арендт истоки тоталитаризма. Истоки тоталитаризма. Смотреть что такое "“истоки тоталитаризма”" в других словарях

Коллектив переводчиков и редакторов, со всевозможным тщанием готовивший к изданию в России эту книгу, с большим удовлетворением предлагает отечественной читательской аудитории фундаментальный труд всемирно известного социального мыслителя, философа, политолога Ханны Арендт - «Истоки тоталитаризма». В достаточно большой на сегодня литературе о тоталитаризме преобладают источники документального, мемуарного, исторического характера. Книга Х. Арендт - это прежде всего анализ, анализ условий, породивших рассматриваемый феномен, и его элементов. А также концептуализация, теоретическое осмысление самого чудовищного явления нашего века-экспериментатора - тоталитарного общества (двух его хрестоматийных ипостасей - сталинизма и гитлеризма).

По нашему глубокому убеждению, эта работа не просто содержит в себе колоссальную достоверную информацию, огромную библиографию, ответ на вопрос, как такое античеловечное явление стало возможным в человеческой истории, но и еще нечто большее. Это большее связано не только с высочайшим профессионализмом и глубиной проникновения в суть предмета исследования, но с тем, что автор отдала этому труду часть себя самой, своей души, своей боли… А такая книга, вобравшая в себя частицу авторского сердца, по справедливому и меткому замечанию одного из первых философов истории И.Г. Гердера, имеет особую судьбу и особые свойства. Она не только дает читателю факты, исторический материал и авторские размышления о них, но побуждает читателя рассуждать, задумываться, искать истину, порождает в нем неожиданные ассоциации со своими заветными идеями и тем самым поддерживает его собственное стремление к поиску.

Все это придает нам уверенности, что данный труд, несмотря на то, что он был написан почти полвека назад и общественные науки обогатились за это время новыми знаниями, а человечество новым опытом, нисколько не устарел, своевремен и обязательно найдет своего читателя.

Работа над переводом на русский язык и подготовкой к печати «Истоков тоталитаризма» была начата в 1990 г., однако изменившиеся условия жизни не позволили тогда же издать эту книгу. Завершение перевода и редакционная подготовка тома к изданию стали возможны лишь благодаря поддержке Института «Открытое общество» (основано в России фондом Дж. Сороса), без которой работа Ханны Арендт пришла бы к нашему читателю еще позже. Коллектив переводчиков и редакторов выражает свою искреннюю признательность фонду Дж. Сороса за его плодотворную деятельность в России.

При подготовке к изданию коллектив прежде всего стремился максимально точно передать на русском языке дух и букву оригинала, кроме того редакторы ставили перед собой цель точного воспроизведения всего научного аппарата, имеющегося в наиболее полном американском издании 1966 г., а также максимального приближения его к русскому читателю. Книга снабжена примечаниями редакторов и переводчиков, касающимися, однако, только вопросов перевода и употребления терминов (содержательные комментарии чрезмерно увеличили бы и без того значительный объем книги), и библиографическими ссылками на русские издания соответствующих источников. Заключает книгу послесловие известного отечественного исследователя, доктора философских наук Ю. Н. Давыдова, представившего свою трактовку вклада X. Арендт в изучение причин возникновения, условий функционирования и последствий существования тоталитаризма.

Авторские примечания и ссылки даны в книге постранично со сплошной нумерацией внутри каждой главы; редакторские примечания к русскому изданию даны постранично и обозначены звездочками; в квадратных скобках приводятся ссылки на источники на русском языке (в тех случаях, естественно, когда их удалось разыскать).

Рукопись «Истоки тоталитаризма», ставшая основой этой книги, была завершена осенью 1949 г., спустя более чем четыре года после поражения гитлеровской Германии и менее чем за четыре года до смерти Сталина. Первое издание книги появилось в 1951 г. И если сейчас оглянуться назад, то годы после 1945 г., проведенные мною за ее написанием, предстают как первый период относительного спокойствия после десятилетий беспорядка, растерянности и явного ужаса - революций, происшедших после первой мировой войны, возникновения тоталитарных движений и подрыва парламентарной формы правления, вслед за чем появились всевозможные тирании, фашистские и полуфашистские, однопартийные и военные диктатуры и, наконец, установились, причем, как казалось, прочно, тоталитарные формы правления, опирающиеся на массовую поддержку: в России это произошло в 1929 г., который сейчас зачастую называют «второй революцией», а в Германии - в 1933 г.

Часть всей этой истории завершилась с поражением нацистской Германии. Возникло ощущение, что наступил первый благоприятный момент для того, чтобы взглянуть на современные события и взглядом историка, смотрящего назад, и пристальным аналитическим взором политолога, что впервые появилась возможность попытаться рассказать о происшедшем и понять его, еще не sine ira et studio, еще со скорбью и печалью, и потому сетуя, но уже не пребывая в безмолвном возмущении и бессильном ужасе (я сохранила в этом издании первоначальное «Предисловие» для того, чтобы передать настроение тех лет). Во всяком случае, это был первый момент, когда можно было оформить и обдумать те вопросы, с которыми мое поколение вынуждено было прожить лучшую часть своей взрослой жизни: Что произошло? Почему это произошло? Как это могло случиться? Ведь после поражения Германии, приведшего страну к разрухе, а нацию к «нулевой точке» ее истории, остались нетронутыми горы бумаг, огромное количество материала по каждому аспекту ее жизни в те 12 лет, которые ухитрился просуществовать Tausendjahriges Reich Гитлера. Первые обильные выборки из этого embarras de richesses, которое и сегодня остается недостаточно изученным и преданным гласности, начали появляться в связи с Нюрнбергским процессом над главными военными преступниками в 1946 г. Они содержались в двенадцати томах издания «Нацистский заговор и агрессия».

Значительно более обширный, документальный и прочий материал, имеющий отношение к нацистскому режиму, появился в библиотеках и архивах к тому времени, когда в 1958 г. вышло второе (в бумажной обложке) издание этой книги. То, что я узнала тогда, было достаточно интересным, но вряд ли побуждало к каким-либо существенным изменениям в характере анализа или в аргументации моего первоначального текста. Представлялось целесообразным внести многочисленные дополнения и произвести замены цитат в сносках, и текст значительно расширился. Но все эти изменения имели сугубо технический характер. В 1949 г. нюрнбергские документы были известны только отчасти и в английских переводах, а значительное число книг, памфлетов и журналов, публиковавшихся в Германии между 1933 и 1945 гг., не были доступны вообще. В целом ряде дополнений я также учла некоторые из наиболее важных событий, происшедших после смерти Сталина, - такие, как кризис, связанный с выбором преемника, и речь Хрущева на XX съезде КПСС, - а заодно и новую информацию о сталинском режиме, содержавшуюся в последних публикациях. Таким образом я пересмотрела часть третью и последнюю главу части второй, а часть первая, посвященная антисемитизму, и первые четыре главы об империализме остались нетронутыми. Кроме того, в это время у меня появились некоторые воззрения чисто теоретического характера, тесно связанные с моим анализом элементов тотального господства, которых не было, когда я заканчивала рукопись этой книги, завершавшуюся довольно непоследовательными «Заключительными замечаниями». Последняя глава данного издания - «Идеология и террор» - заменила эти «Замечания», которые, в той мере, в какой они казались обоснованными, переместились в другие главы. Ко второму изданию я добавила «Эпилог», где я кратко рассмотрела ситуацию введения русской системы в странах-сателлитах, а также Венгерскую революцию. Этот текст, написанный много позднее, отличался по тональности, поскольку был связан с современными ему событиями, и к настоящему времени во многом устарел. Сейчас я сняла его, и это единственное существенное изменение в данном издании по сравнению со вторым изданием (в бумажной обложке).

THE ORIGINS OF TOTALITARIANISM
Harcourt, Brace & World, Inc.
New York
1966

Арендт Х. Истоки тоталитаризма. М.: ЦентрКом, 1996.

Перевод с английского
Москва
ЦентрКом
1996
Издание осуществлено при содействии Института «Открытое общество» в рамках программы «Высшее образование»
Редакционный Совет программы
«Высшее образование»:
В. И. Бахмин
Я. М. Бергер
К Ю. Гениева
Г. Г. Дилигенский
В. Д. Шадриков
ББК 60.5 А80
Арендт, Ханна.

А 80 Истоки тоталитаризма / Пер. с англ. И. В. Борисовой, Ю. А. Кимелева, А Д. Ковалева, Ю. Б. Мишкенене, Л. А. Седова Послесл. Ю. Н. Давыдова. Под ред. М. С. Ковалевой, Д. М. Носова. М.: ЦентрКом, 1996. — 672 С. Библиограф.: С. 639-664; Указ. имен: С. 664-670. Издано при содействии фонда Дж. Сороса «Открытое общество».
Данная книга — первое издание на русском языке всемирно известной ученой, философа и политолога, — Ханны Арендт. В ней исследуются истоки, условия формирования и принципы функционирования тоталитарного общества. Автором предложено оригинальное и всесторонне обоснованное определение термина «тоталитаризм».
Адресовано специалистам и широкому кругу читателей.
ББК 60.5
0302010000-006 А 9Т6(03) - 96
ISBN 5-87129-006-Х
Arendt Н., 1966
Перевод на русский язык — И. В. Борисова, Ю. А. Кимелев, А. Д. Ковалев, Ю. Б. Мишкенене, Л. А. Седов, 1996
Послесловие — Ю. Н. Давыдов, 1996

Тема 2

Общее теоретическое введение

Тоталитарное общество, так же как и все остальные типы обществ и их теоретические реконструкции, рассматриваемые в данной книге, имеет вполне конкретный исторический коррелят.

Речь идет об обществах, оформившихся в первой половине XX в. в Германии, СССР, Италии, Испании и некоторых других европейских странах. Они отличаются друг от друга культурно-идеологическими системами (нацизм на расистской основе – в Германии; коммунизм - в СССР; фашизм - в Италии), принципами функционирования экономики, типами государства, но, безусловно, схожи в типах сформировавшихся систем социальной коммуникации и базовых социальных институтов, в той социальной практике, которая и позволяет объединять их в единую социологическую модель.

Тоталитарное общество возникает тогда и там, когда и где задачи и проблемы экономической модернизации и социальной стабильности не удается решить в рамках буржуазно-демократического порядка. Становлению тоталитарных обществ во всех указанных странах предшествовал экономический и социальный кризис, а экономическая, политическая, социальная и культурная элита продемонстрировала неспособность вывести общество из этих кризисов. В самом общем виде кризис, о котором идет речь, - это кризисное становление массового общества в условиях оформления организованного капитализма.

Возникая на базе массового общества, будучи одним из возможных вариантов его развития, тоталитарное общество является сугубо явлением XX столетия и может быть понято только исходя из его реалий. Поэтому любые попытки установить аналогии между тоталитарными обществами XX в. и утопическими построениями Платона, Т. Мора, Т. Кампанеллы или теориями Г. Бабефа, Ж.-Ж. Руссо и другими представляются социологически необоснованными.

Становление массового общества, как это уже было показано выше, - это оформление систем массового производства и массового потребления; становление массового среднего класса; массовой культуры с ее принципами всеобщей стандартизации; окончательный уход в прошлое всех сословных принципов социального неравенства. Организованный капитализм внес в этот процесс свою лепту - становление массового рабочего класса, массовых форм социальной борьбы и социального сопротивления, становление социального государства.

Одной из значимых составляющих кризисного развития этих процессов стала критика буржуазной культуры и буржуазного стиля жизни как такового, нашедшая свое выражение в декадансе и нигилизме, с одной стороны, и широчайшем распространении идеологий национализма, нацизма, фашизма, коммунизма - с другой. При всем этическом и социальном различии этих идеологий, все они содержат радикальную критику буржуазно-демократического порядка, буржуазной культуры, а также (и это главное) содержат свой собственный проект социально-экономического переустройства общества. При этом речь идет о специфическом типе социального проектирования.

Социальные проекты, разрабатывавшиеся в рамках тоталитарных идеологий, не просто отрицали капиталистическое буржуазно-либеральное устройство общества - они предлагали новое устройство, которое основывается на иных идеях и ценностях, на иных принципах социального взаимодействия, предполагает формирование иного (нового) типа личности и новой коллективной идентичности.

Сочетание такого достаточно разработанного проекта будущего социального порядка, всегда отличного от буржуазно-демократического и, как правило, предлагающего развернутую критику буржуазно-либерального устройства - фундаментальная черта всех идеологий, на основе которых осуществлялось формирование тоталитарного общества. Достаточно указать на концепцию «нового порядка» германского нацизма, «корпоративного государства» итальянского фашизма или коммунистического социального проекта в СССР.

Основу «нового порядка» должна была образовывать принципиально иная система ценностей, главным компонентом которой становится коллективизм и единство (расовое, пролетарское), противопоставляемое буржуазному индивидуализму и ценности отдельной человеческой личности. Именно такая новая система ценностей составляет основу новых принципов солидарности и взаимодействия, основу индивидуальной и групповой идентичности. Отрицая значимость автономного личностного, индивидуального начала в качестве основы идентичности, утилитарно-контрактной основы человеческих отношений, этот «новый порядок» предлагает в качестве таких оснований расовое или классовое, пролетарское единство. Центральным понятием, например, нацистской пропаганды стало понятие народная община (Volksgemeinshaft). Народная община - это новое сообщество (практически воплощенное в нацистском движении предтоталитарного периода), которое должно было базироваться на абсолютном равенстве всех немцев, равенстве не в правах, а по крови, а также на их отличии от всех других народов, полагаемом в качестве абсолютного.

Такой подход влечет совершенно определенные трансформации социальной структуры, всей системы социальных институтов и институтов гражданского общества. В результате в качестве основного и главного социального института начинает выступать государство. Именно государство призвано воплощать собою тотальное социальное единство, единую тотальную идентичность, стать главным механизмом социальной солидарности и организации социальной жизни.

Неудивительно поэтому, что политический анализ тоталитаризма является наиболее распространенным в современной научной литературе. Соответственно, очень часто приходится встречать определение и рассмотрение тоталитаризма как системы «насильственного политического господства», характеризующейся полным подчинением общества, его экономической, социальной, идеологической, духовной и даже бытовой жизни власти господствующей элиты, организованной в целостный военно-бюрократический аппарат, возглавляемый лидером».

Тоталитаризм - больше, чем система «насильственного политического господства». Тоталитаризм не результат насилия над массами, и ситуация совсем не такова, что в один прекрасный день народ просыпается с неизвестно откуда взявшимся «вождем нации». Скорее тоталитаризм является результатом прорыва к власти масс, возглавляемых вождистской партией или движением. Это массы и массовые движения приводят своих «вождей» к власти, и результатом становится не просто установление террористического режима, а тоталитарная трансформация всего общества. Повсюду радикальным образом разрушаются все социальные, культурные, политические и правовые традиции, созидается новая система ценностей и идеалов, разрабатываются новые конституционные и правовые системы, новая культура, «новое общество», «новый порядок».

Тоталитарное общество является результатом выбора, который делают массы в условиях политической демократии в пользу специфической формы организации массового общества. Поэтому для понимания того, что такое тоталитарное общество, важным является не только понимание функционирования механизмов политического контроля и подавления, но и понимание того, что это общество имеет массовую природу, формирует специфическую идентичность и возможно только при условии наличия специфической культурно-идеологической традиции.

Тоталитаризм - это тип социальной системы, это совокупность специфических социальных институтов, нормативных систем, форм социального взаимодействия и идентичностей. Тоталитаризм - это тип общества, а не управления, и именно как специфический тип общества он будет исследоваться в данной главе.

Осмысление тоталитарных обществ и построение социологической теории тоталитарного общества как устойчивого социального образования и устойчивой социальной практики оказалось делом чрезвычайной сложности и продолжает привлекать внимание исследователей и в настоящее время. Это осмысление осуществлялось и продолжает осуществляться специалистами самых различных специальностей: социологами, историками, экономистами, философами, политологами, а также писателями, искусствоведами, журналистами, политиками. Все они внесли свою лепту в создание общего видения того, что представляет собою тоталитарное общество, все они разработали концепции, предложенные в самых различных стилистических формах - художественных или идеологических манифестах, литературных произведениях, романах-утопиях и антиутопиях, философских, социально-идеологических построениях и исторических теориях.

Все эти многоплановые и многостилевые произведения следует разделить, по крайней мере, на две большие группы теорий. Первые фактически способствовали появлению идеологий тоталитаризма, вторые - осуществляли его социальную критику и реконструировали социологическое содержание. Мы сосредоточим свои усилия на анализе собственно социологических теорий тоталитарного общества. При этом главным образом будут анализироваться социальные проекты, связанные с нацизмом, и социологические теории, объектом исследования которых стал нацизм как наиболее последовательное воплощение тоталитаризма.

Этот анализ будет складываться из двух частей. Первая часть - анализ того комплекса идей, которые легли в основу соответствующих целостных проектов, составивших проективную базу тоталитарных обществ. В качестве наиболее полных и репрезентативных теорий или конструкций, воплотивших в себе всю гамму идей, проложивших дорогу нацизму и тоталитаризму, будут проанализированы и представлены теория «немецкого социализма» одного из крупнейших социологов конца XIX - первой трети XX века Вернера Зомбарта, и теория «рабочего государства» Эрнста Юнгера.

Вторая часть - это социологические теории тоталитарного общества, разработанные в 40-х - 50-х годах XX века на основе анализа реальной социальной практики тоталитарных обществ. Это теории тоталитаризма Х. Арендт и К. Мангейма.

Социологические теории тоталитарного общества

Конец Второй мировой войны подвел черту под стремлением к созданию тоталитарных социальных проектов и попытками их реализации под знаменем расовых и национал-социалистических идеологий. Приобретшая реальность тоталитарная практика стала предметом пристального социологического и политического анализа, результатом которого стало формирование различных теорий тоталитарного общества. Среди самых известных следует назвать концепции Х. Арендт, К. Мангейма, Э. Фромма, представителей Франкфуртской школы и других социологов, обращавшихся к исследованию тоталитаризма, - например, Т. Парсонса, исследования которого оказали определенное влияние на практическую политику американской администрации в послевоенной Германии.

Социологические теории тоталитарного общества, сформировавшиеся в 40-е и 50-е годы, обладают рядом общих характеристик. Они фактически имеют общую социологическую картину мира - теорию массового общества, в рамках которой или на базе которой осуществлялось построение теорий тоталитарного общества. Все эти теории утверждают, что тоталитарное общество является вариантом массового общества, в котором специфическим образом трансформируются основные социальные институты, культура, формируется новый тип идентичности, аккумулируются колоссальные возможности и средства контроля и подавления.

Классическими социологическими теориями тоталитарного общества можно считать теории Х. Арендт и К. Мангейма. Именно в этих теориях были разработаны основные идеи и подходы, сформулированы основополагающие тезисы, призванные дать социологическую характеристику тоталитаризма.

Теория тоталитарного общества Ханны Арендт

Теорию тоталитаризма Ханна Арендт наиболее полно сформулировала в своей всемирно известной книге «Истоки тоталитаризма» (1951 г.), а также в ряде других работ: «Между прошлым и будущим» (1961), «О революции» (1963), «Эйхман в Иерусалиме. Заметки о банальности зла» (1963), «Люди в темные времена» (1968), «О насилии» (1970) и др. Основной смысл и задача, которую она преследовала при разработке теории тоталитарного общества, состоял в том, чтобы показать тоталитаризм в качестве злокачественного отклонения, аномийной формы развития массовых модерновых обществ. Именно эти отклонения и аномийные процессы - трайбалистский национализм, массовые тоталитарные движения, тоталитарный вождизм, тоталитарная идеология и пропаганда, террор, концлагеря, всевластие тайной полиции - становятся главными объектами ее анализа.

Исторические условия становления тоталитарного общества

Расовая теория. Она играла ключевую роль в идеологии и практике нацизма. В форме антисемитизма она стала одним из центральных элементов общей политики террора тоталитарного государства. Арендт указывает на тот исторически легко фиксируемый факт, что именно антисемитизм стал катализатором подъема нацистского движения.

Национализм. По мнению Арендт, национализм содержит порочное толкование государства как института нации и отождествляет идею гражданина с этнонациональной, а не гражданской принадлежностью. Национальное государство, как считает Х. Арендт - это государство, покоящееся на классовой системе социальной дифференциации и в качестве основания для членства в нем придерживающееся принципа гражданства, а не этнонационального принципа. Национальные государства имели короткую историю - оформившись преимущественно после 1848 г., уже в начале XX вступили в кризис. Причины этого Арендт видит в следующем. Общество, пропитанное духом либерального индивидуализма и не понимавшее того, что отношения между государством и обществом определялись фактом классовой борьбы, ошибочно полагало, что государство правит атомарными индивидами и очевидно желало, чтобы государство охраняло его от последствий социальной атомизации и в то же время гарантировало ему возможность оставаться в состоянии атомизации. «Дабы соответствовать этой задаче, государство было вынуждено усиливать все стремления к централизации; только сильная централизованная администрация, которая монополизировала все инструменты принуждения и властные возможности, могла бы составить противовес центробежным силам, постоянно возникающим в классово разделенном обществе. Национализм в таком случае становился ценнейшим средством для скрепления друг с другом централизованного государства и атомизированного общества и фактически оказывался единственно работающей, живой связью между индивидами в национальном государстве» [Арендт Х. Истоки тоталитаризма. - М., 1996. С.317-318].

Империализм. Империализм - это политика постоянной внешней экспансии, осуществляемой национальным государством. Экономический рост, породивший избыток капитала, человеческих ресурсов, категорию лишних людей, не могущих найти себе применение на родине, породил государство, внешняя политика которого должна была быть ориентирована на захват новых территорий, нового «жизненного пространства». Империализм - это попытка расширения и разрыва национальных границ, восстания против ограничений, наложенных на экономическую экспансию. Империализм необходимо ведет к деструкции национального государства, его социальной организации и политико-правовых институтов - он необходимо ведет к формированию идеологии племенного национализма.

Племенной национализм и империализм, проводимый в отношении европейских народов, прежде всего Центральной, Восточной и Юго-Восточной Европы, развились в новую форму организации - пандвижения (панславизм и пангерманизм) - у тех народов, которые сочетали наличие определенного «национального дома, своей территории, как Германия и Россия, с большим числом рассеянных за границей сторонников воссоединения, - немцев и славян. Пандвижения начинали с абсолютных притязаний на «избранность». «Национализм часто описывали как эмоциональный суррогат религии, но только трайбализм пандвижений предложил новую религиозную теорию и новое понятие святости» [Там же. - С.319-320]. Именно из-за претензий быть «истинно божественным народом новых времен», указывает далее Арендт, панслависты отказались от своих ранних либеральных устремлений и, несмотря на сопротивление правительства и иногда даже преследования, стали «стойкими борцами за Святую Русь». Сходные притязания на «божественное избранничество» предъявляли немецкие и австрийские пангерманисты. Даже если они имели либеральное прошлое, они остались антиклерикалами и становились антихристианами. В противовес иудео-христианской традиции веры в божественное происхождение каждого отдельного человека, пандвижения проповедовали божественное происхождение собственного народа. Согласно им, человек обретал свое божественное происхождение только опосредованно, через членство в народе. Трайбализм пандвижений с его идеей «божественного происхождения» одного народа своей привлекательностью обязан презрению к либеральному индивидуализму и достоинству человека.

Все вдохновляемые племенными и расовыми идеологиями пандвижения, настаивающие на высшем значении «народа», считали роль государства второстепенной. Враждебность к суверенному государству как институту пронизывает теорию всех пандвижений. Панслависты, пангерманисты обычно настаивали на приоритете этнонациональных интересов над государственными, стремились доказать, что «мировая политика преодолевает рамки государства», что единственным постоянно действующим в ходе истории фактором был народ, а не государство, что именно этнонациональные потребности и должны определять политические действия государства.

Пандвижения, вдохновляемые расовыми идеологиями и опиравшиеся на мистификацию идеи народа, разрушали систему национального государства с его правовыми институтами и системой партийного и классового представительства. Открытое неуважение к закону и правовым институтам были общей характеристикой континентального европейского империализма.

Традиционно системы управления многонациональными территориями (Россия, Австро-Венгрия), существовавшие на континенте, носили бюрократический характер. Партии играли несущественную роль, а парламенты не имели законодательных функций. Государство правило посредством администрации, применявшей декреты. «В правовом отношении управление посредством бюрократии есть правление декретами, и это значит, что власть, которая при конституционном правлении только обеспечивает соблюдение законов, становится непосредственным источником всякого законодательства» [Там же. - С.333].

На традицию управления посредством бюрократии оперлись пандвижения. В отличие от партий, они не просто вырождались в бюрократические машины, но осознанно видели в бюрократических режимах возможные образцы организации. Громадная орда, не управляемая ни законом, ни общим интересом, появляющаяся на основе идеологии, скрепленная убеждением своей святости и повинующаяся воле одного вождя, могла управляться только бюрократической системой организации. Результатом внедрения такой организации стало превращение движений в тоталитарные движения, которые и взяли на себя роль представителей общенациональных интересов - это была задача, которую не могла выполнить раздираемая различными классовыми интересами многопартийная система либерального национального государства.

Враждебность движений к партийной системе стала особенно очевидной, когда после Первой мировой войны эта партийная система перестала работать, а классовая система общества развалилась под тяжестью все увеличивающихся масс, деклассированных ходом исторических событий. В этой связи всякое движение имело больше шансов на успех, чем любая партия, потому что оно не обращалось к классам, а нападало на институт государства и классовую систему как «изобретение марксизма». Крушение либерального национального государства и крушение старой партийной системы стало всеевропейским феноменом. «Это теперь удобно забывают, - подчеркивает Х. Арендт, - что на момент взрыва Второй мировой войны большинство европейских стран уже приняло какую-то форму диктатуры и отвергло партийную систему, и что это революционное изменение способа правления в большей части стран осуществилось без каких бы то ни было революционных переворотов» [Там же. - С.356].

Таким образом, на основе своего социально-исторического исследования Арендт называет в качестве условий и причин формирования тоталитарных обществ следующие: империализм (прежде всего континентальный); националистические идеологии на расовой основе; разрушение классовой и партийной системы обществ; оформление пандвижений, затем - тоталитарных движений, упадок национальных государств и крушение «прав человека» как основы правового порядка и принципов гражданства. Коротко говоря, тоталитаризм был подготовлен «пятьюдесятью годами подъема империализма и распада национального государства, когда массы выступили на сцену европейской политики» [Там же. - С.463].

Тоталитарное общество

Тоталитарное общество обладает несколькими фундаментальными характеристиками.

1. Тоталитарное общество - это бесклассовое массовое общество . Основу таких обществ составляет масса атомизированных изолированных индивидов, а не структурированная система классов и классовых интересов. У масс отсутствует сознание общих интересов, у них нет той отчетливой классовой структурированности, которая находит выражение во вполне определенных и достижимых целях. Термин «массы», пишет Арендт, применим только там, где мы имеем дело с людьми, которых по причине либо их количества, либо их индифферентности, либо сочетания обоих факторов нельзя объединить ни в какую организацию, основанную на общем интересе - ни в политическую партию, ни в органы местного управления, ни в профессиональные организации или союзы. Крушение классовой системы автоматически означало крах партийной системы, главным образом потому, что партиям, организованным для защиты классовых интересов, оказалось некого и нечего представлять.

Массы оформились в рамках чрезвычайно атомизированного общества, конкурентная структура которого и характерное для нее одиночество индивида сдерживались лишь былой включенностью индивидов в какой-либо класс. Психология европейских масс развивалась в атмосфере крушения классового общества, которая и породила их специфические психологические черты. Главная черта человека массы - не жестокость и отсталость, а его изоляция и нехватка нормальных социальных взаимоотношений. Человека массы Арендт описывает как человека с ослабленным инстинктом самосохранения, с характерным самоотречением в том смысле, что индивидуальная жизнь ничего для него не значит, он ощущает себя «преходящей вещью», утрачивает интерес к собственному благополучию, к повседневным проблемам. Зато его очень интересуют идеологические вопросы, он считает, что «он работает на великую задачу», у него появляется привычка «мыслить в масштабе континентов и чувствовать веками».

Арендт считает необходимым проводить различие между «массами» и «толпой», подразумевая под толпой низшие в социальном отношении, отвергнутые обществом и даже криминальные элементы. Толпа существовала всегда, являясь социальным низом классового капиталистического общества, массы же являются продуктом распада его классовой структуры. Арендт обращает внимание на ту особую роль толпы в процессе распада классовой структуры капиталистического общества, которую она сыграла в союзе с элитой. Союз толпы и элиты в предтоталитарном периоде она именует никак иначе как «угнетающим наш ум».

Временный союз между элитой и толпой в основном и покоился на том искреннем восхищении, с коим первая созерцала, как вторая крушит благопристойность и респектабельность. Антигуманизм, антилиберализм, антииндивидуализм и грубое отрицание культуры, столь характерные для «фронтового поколения», ставшего основой тоталитарных движений, превознесение им насилия, власти, жестокости вполне соответствовали «научным» доказательствам представителей империалистической элиты, что «борьба всех против всех» есть закон вселенной, а экспансия - психологическая необходимость.

Союз между толпой и элитой, как и примечательное совпадение их ожиданий, обусловлен тем, что эти слои были обречены первыми выпасть из структуры национального государства и рамок классового общества. Люди толпы и люди элиты легко находили друг друга, и те, и другие ощущали, что «представляют судьбу времени, что за ними следом идут бесконечные массы». Интеллектуалы, несмотря на свою страсть к авангардизму и критику буржуазности, должны были уйти со сцены вместе с буржуазной культурой, которую призвана была заменить идеология. Что касается толпы, этих низких и низших слоев, наоборот, стремящихся наверх к буржуазным ценностям и статусам, то они должны были исчезнуть вместе с самой «буржуазностью», их должны были заменить массы.

2. Основной формой политической организации в бесклассовом массовом тоталитарном обществе является тоталитарное движение .

Тоталитарные движения возможны везде, пишет Арендт, где имеются массы, по той или иной причине приобретшие вкус к политической организации. Тоталитарные движения - это массовые организации атомизированных, изолированных индивидов. Их наиболее бросающаяся в глаза черта - это требование от своих членов тотальной, неограниченной, безусловной и неизменной преданности. Такое требование вожди тоталитарных движений выдвигают еще до захвата ими власти, до тотальной организации страны под их реальным управлением. Оно вытекает из притязания тоталитарных идеологий на то, что новая организация охватит в должное время «весь род человеческий» [Там же. - С.430].

Целью тоталитаризма никогда не является захват государственной власти сам по себе. Тоталитаризм никогда не довольствуется правлением с помощью внешних средств, посредством государства и машины насилия. Ни национал-социализм, ни большевизм, подчеркивает Х. Арендт, никогда не провозглашали новой формы правления и не утверждали, будто с захватом власти и обеспечением контроля над государственной машиной их цели будут достигнуты. Их идея господства предполагала нечто такое, чего ни государство, ни обычный аппарат насилия никогда не смогли бы достичь, добиться этого сможет только «Движение». Насильственный захват власти - не цель, а лишь средство для цели. «Практическая цель движения - втянуть в свою орбиту и организовать как можно больше людей и не давать им успокоиться. Политической цели, что стала бы конечной целью движения, просто не существует» [Там же. - С.433].

В качестве двух главных механизмов оформления тоталитарного движения Ханна Арендт называет пропаганду и организацию. По ее мнению, очевидной социальной энергетики, содержащейся в тоталитаризме и столь привлекательной для толпы, различного рода маргинальных и деструктивных элементов, недостаточно, чтобы завоевать массы. Завоевать массы можно только с помощью пропаганды.

Арендт четко проводит различие между пропагандой и идеологической обработкой. Тоталитарные движения прибегают к пропаганде до тех пор, пока они существуют в рамках нетоталитарного мира. После прихода к власти они меняют тактику пропаганды на тактику идеологической обработки, хотя необходимость в пропаганде остается и она диктуется внешним миром. Специфической чертой тоталитарной пропаганды является ее «назойливое настаивание на «научной» природе своих утверждений... Она почти всегда настаивает на научном предсказании, в отличие от старомодной апелляции к прошлому» [Там же. - С.456].

«Научность» и ориентированность на будущее тоталитарной пропаганды сопряжены с еще одной ее характеристикой – ее демагогичностью, поскольку едва ли существует лучший способ избежать вопросов и дискуссий, чем утверждать, что только будущее сможет открыть его достоинства. Именно благодаря своей демагогичности тоталитарная пропаганда не была в свое время серьезно воспринята нетоталитарной общественной средой.

Однако успех тоталитарной пропаганды основывается не только на демагогичности, но также и на верном понимании ее «теоретиками» того факта, что у людей массы нет своего структурированного интереса, в силу чего они и могут стать фанатиками и пойти на самопожертвование. Нацисты доказали, - замечает Ханна Арендт, - что можно повести целый народ на войну под лозунгом, заранее допускавшим возможность «...всем погибнуть». Чертами тоталитарной пропаганды были также очевидная лживость и выбор «таинственных» тем. Источник и причина тайны были не важны. Это могло быть сознательное и политически объяснимое желание секретности, или стремление революционных групп к конспирации, или древние предрассудки, касающиеся скрытых и тайных сил, действующих в обществе, заговоров, тайных обществ, стремящихся к захвату власти и т. д. Например, наиболее эффективным вымыслом нацистской пропаганды была история о всемирном еврейском заговоре, а в большевистской пропаганде один таинственный мировой заговор сменял другой - от заговора троцкистов до заговора и махинаций различных иностранных секретных служб.

Несмотря на очевидную лживость тоталитарной пропаганды, она была весьма действенной, что было обусловлено двумя моментами: связанностью пропаганды с насилием, с одной стороны, и ее способностью отвечать на потребность в личной самоидентификации - с другой. Пропаганда и террор представляют собою две стороны одной медали. Везде, где тоталитаризм обладает властью, он использует насилие не только для запугивания людей, но и для постоянного воплощения своих идеологических доктрин. «Тоталитаризм не может удовлетворяться утверждением, что безработицы не существует, при наличии противоположных фактов; в качестве составной части своей пропаганды он уничтожит пособия по безработице» [Там же. - С.451]. Целью нацистской пропаганды было обеспечение «массы атомизированных, не поддающихся определению, нестабильных индивидов средствами самоопределения и идентификации» [Там же. - С.470], которые не только восстановили бы некоторое самоуважение, утраченное этими массами ранее, но и сделали бы их лучшими «кандидатами для организации».

Основу тоталитарной организации образует принцип вождизма. Он состоит в назначении функционеров на партийные должности сверху и, в конечном счете, в монополии одного человека на распоряжение всеми должностями. Однако, как подчеркивает Арендт, принцип вождизма сам по себе не является тоталитарным, он вобрал в себя черты и авторитаризма, и военной диктатуры. Иерархическая организация становится тоталитарной тогда, когда вождю обеспечиваются особые условия, когда ликвидируется система письменных, формальных приказов, когда формула «воля фюрера - верховный закон» ложится в основу всех официальных правил и распоряжений, когда господствует правило «не публиковать ни одного указа». Анонимность призвана скрыть истоки тоталитарной организационной структуры.

Однако самым интересным механизмом, создаваемым тоталитарным движением для достижения тоталитарного господства, является формирование фасадных организаций. Речь идет о легальных организациях, используемых для первичной агитации, вербовки сторонников и сочувствующих. «Фасадные организации» окружают членов движения защитной стеной, которая отделяет их от внешнего нормального мира, и в то же время они образуют мост, который делает возможным связь с этим нормальным миром. Арендт называет «гениальным» это изобретение, и его «гениальность» проявляется в том, что «фасадные организации» придают движению и его идеям видимость нормальности, что предохраняет движение от воздействия реальной действительности более эффективно, чем простая идеологическая агитация. Результатом деятельности «фасадных организаций» являлось то, что создавалось впечатление, будто все элементы общества включены в их структуру, весь немецкий народ был организован в подразделения сочувствующих.

Помимо «фасадных организаций» тоталитарные движения используют прямо противоположный механизм – создание элитных образований военного типа, например, СА. Эти образования создавались по образцу преступных банд и использовались для организованных убийств. В этом смысле функция элитных формирований противоположна функции «фасадных организаций». В то время как последние придают движению налет респектабельности и внушают доверие, первые через механизм соучастия заставляют каждого члена партии осознавать, что он навсегда покинул нормальный мир и должен нести ответственность за все преступления, совершенные элитой. Искусственное раздувание гражданской войны имело целью сплотить членов движения - каждый чувствовал себя в большей безопасности как член движения, чем как его противник.

В центре тоталитарного движения находится вождь. Вождь отделен от элитных структур внутренним кругом инициаторов движения, который распространяет вокруг вождя ауру недоступной тайны. Его позиция внутри этого круга зависит от соответствующих способностей вести интриги и умения постоянно менять окружение. Он обязан своим восхождением уникальной способности манипулировать внутрипартийной борьбой в целях усиления своей власти не менее, чем своим демагогическим или организаторско-бюрократическим качествам. Подобные личные качества необходимы на ранних этапах существования движения, но перестают быть решающими, когда движение сформировано и введен в действие принцип «воля фюрера - закон партии». Тогда вся иерархия движения оказывается эффективно подготовлена для исполнения задачи быстро сообщать волю фюрера всем подразделениям. Когда это достигнуто, вождь уже незаменим, потому что вся сложная структура движения без его приказов теряет всякий смысл. Тоталитарное движение строится на тотальной ответственности вождя за все, что совершается движением, и это тотальное отождествление вождя с каждым из функционеров имеет практические последствия - никто не отвечает за свои действия и не должен их объяснять. Вождь монополизирует право и возможность объяснения.

Подводя итог анализу тоталитарного движения, Арендт останавливается на чрезвычайно интересном, примечательном и функционально значимом явлении - на сопряженности главных характеристик тоталитарного сознания, с одной стороны, и структуре тоталитарного движения - с другой.

Главными характеристиками тоталитарного сознания являются цинизм и доверчивость. Цинизм и доверчивость – те характеристики тоталитарного сознания, которые унаследованы массами от толпы. При этом, чем выше иерархический уровень, тем более цинизм перевешивает доверчивость. Сочувствующие, объединенные в «фасадных организациях», презирают сограждан, вовсе не приобщенных к движению, члены партии презирают доверчивость сочувствующих и отсутствие у них радикализма, элитные подразделения презирают по тем же самым причинам простых членов партии, а внутри элитных групп сходная иерархия презрения воспроизводится в каждом новом образовании. Результатом этой системы становится то, что доверчивость сочувствующих делает ложь приемлемой для внешнего мира, тогда как цинизм, пропорционально распределенный между членами партии и людьми элитных структур, устраняет ту опасность, что вождь в один прекрасный момент сам поддастся воздействию собственной пропаганды. Движение становится предельно устойчивым и укорененным в окружающем обществе.

Возникает только один вопрос - чем обеспечивается верность фюреру высшей элиты, характеризующейся высшей степенью цинизма, верность тех, кто не верит ни в идеологическое клише, ни в непогрешимость вождя? Этих людей связывает вместе нравственный цинизм, их вера в то, что все дозволено и все возможно; их убеждение, что каждый, кто распоряжается инструментами насилия с помощью методов тоталитарной организации, может добиться всего.

3. Пришедший к власти тоталитаризм порождает «государство перманентной нестабильности» . Эта «нестабильность» обусловлена двойственной - на первый взгляд противоречивой и даже абсурдной - задачей, стоящей перед правителем: он должен утвердить иллюзорный мир движения в качестве осязаемой реальности жизни и в то же время не позволить этому новому миру установиться как новой стабильности, поскольку стабилизация его институтов и законодательства необходимо ведет к уничтожению самого движения и его идеологии, а тоталитаризм лишается своего содержания и обоснования. Поэтому тоталитарный правитель должен любой ценой помешать процессу нормализации. Для того, чтобы помешать процессу нормализации перед обществом ставится цель - завоевание мирового господства. Борьба за тотальное господство над всем населением планеты, игнорирование всякой реальности, противостоящей нетоталитарной, заложены в самой природе тоталитарных режимов. Если они не стремятся к тотальному господству, то скорее всего утратят ту власть, которую смогли захватить.

Тоталитарное государство представляет собою структуру, покоящуюся на двух оплотах: государственном аппарате и партии. Причем отношения между госаппаратом и партией – это отношения между официально-показной и реальной властью. Первая есть лишь фасад, призванный скрыть и защитить реальную власть партии. Удвоение, а чаще всего умножение канцелярий облегчало постоянное перемещение власти, ее бесформенность, сокрытие ее реального источника. Чем более заметны правительственные организации, тем меньшей властью они наделены, и чем меньше известно о существовании какого-то института, тем более полновластным он оказывается. Реальная власть начинается там, где начинается секретность.

Постоянная конкуренция между организациями, функции которых совпадают, не оставляла шанса на успех оппозиции и саботажу, а наделение властью и передача функций от одной организации к другой позволяли решать любые проблемы так, что никто об этом не узнавал. Если оставить в стороне вопросы административной эффективности, экономической продуктивности, и рассматривать тоталитарное государство единственно как инструмент власти, то его бесформенность оказывается идеальным инструментом для реализации принципа вождизма. Бесконечное умножение канцелярий и путаница в распределении власти порождали состояние дел, при котором каждый гражданин ощущал прямую зависимость от воли Вождя, произвольно выбирающего исполнительный орган своих решений.

Фактически в структуре государства воспроизводилась характерная, напоминающая луковицу структура тоталитарного движения, где каждый внешний слой является фасадом внутреннего, более воинственного образования. Государственная машина трансформируется в фасадную организацию сочувствующих бюрократов, функция которой во внутренних делах состоит в распространении доверия в массах «упорядоченных» граждан, а во внешних - в одурачивании внешнего нетоталитарного мира.

Неутилитарный характер структуры тоталитарного государства не должен вести к недооценке заявлений всех тоталитаных правителей, касающихся того, что они рассматривают страну, в которой им удалось взять власть, только как временную штаб-квартиру тоталитарного движения на пути к завоеванию мира, к подчинению всех народов своему господству. Ни одну страну они не рассматривают как чужую, напротив, в каждой стране видят свою потенциальную территорию. Подобная позиция внесла в историю и международную политику XX в. совершенно новый дестабилизирующий элемент.

4. Тайная полиция . В отличие от авторитарных однопартийных движений, стремящихся совместить государственные посты с партийными, тоталитарные движения, пришедшие к власти, с самого начала сознательно стремятся утвердить различия между государством и движением. Захват государственной машины без слияния с ней решается тем, что высокие посты в госаппарате разрешается занимать только второстепенным членам партии. Реальной властью облекаются лишь институты движения.

Ядро власти в стране - сверхэффективные и сверхкомпетентные службы тайной полиции - находятся над государством и за фасадом показной власти. Специфика и суть деятельности спецслужб в рамках тоталитарных режимов состоит в том, что они ориентированы не на обеспечение безопасности правящего режима, а служат цели тотального господства.

Тайная полиция является самым организованным и самым эффективным государственным образованием, и ее функции не являются ни сомнительными, ни излишними - через сеть тайных агентов тоталитарный правитель создает для себя непосредственный исполнительный «ремень передачи», который совершенно самостоятелен по отношению ко всем другим институтам. И в этом смысле агенты тайной полиции - единственный правящий класс тоталитарного общества. Их стандарты и ценности определяют и проникают в саму ткань жизни общества. Подозрительность, провокация начинает определять любое социальное взаимодействие на всех социальных уровнях.

Уничтожается частная жизнь, отождествляются общественные и частные интересы, поскольку какое бы место индивид ни занимал, самим своим существованием он обязан политическому интересу режима, а контроль «соседа» обеспечивает проникновение этого интереса в частную жизнь. Главным средством движения вверх является сотрудничество с тайной полицией, тайная агентурная работа.

Тоталитарный режим изменяет представления о преступлении и преступниках. Это вызывает появление новых и ужасных методов тоталитарной тайной полиции: неугодные не просто наказываются, они стираются с лица земли; единственный след, который они оставляют о себе - след в памяти тех, кто их знал и любил. Поэтому одна из самых трудных задач тайной полиции состоит в том, чтобы гарантировать исчезновение даже таких следов. Оптимальным средством для решения таких проблем стали концентрационные лагеря.

5. Тотальное господство . Концентрационные лагеря служили единственной цели - установлению тотального господства.

Они были самым ярким инструментом прямого террора, в них осуществлялось уничтожение всех неугодных и всех угодных, но должных стать предостережением для других. Никакой другой цели кроме тотального господства они не имели. Концлагеря создавались не с целью организации принудительного труда. Наоборот, невероятность ужасов концлагерей была тесно связана с их экономической бесполезностью. Нацисты довели эту бесполезность до крайности, когда в разгар войны, несмотря на нехватку строительных материалов и подвижного состава, они строили чудовищные и дорогостоящие фабрики уничтожения и перевозили из одного места в другое миллионы людей.

Цель системы произвола, воплощенная в системе лагерей, состояла в уничтожении гражданских прав всего населения, которое в конечном счете в своей стране оказывается в такой же ситуации беззакония, как и безгосударственные и бездомные. Пренебрежение правами человека, уничтожение его как юридического лица является предварительным условием полного господства над ним. И это относится не только к отдельным категориям населения, таким как преступники, политические противники, различные этнические группы, гомосексуалисты, составившим первые потоки в лагеря, но касается каждого жителя тоталитарного государства.

Бесполезность лагерей, их цинически признаваемая антиутилитарность - лишь видимость. В действительности они более существенны для сохранения режима, чем любой другой из его институтов. Без концлагерей и внушаемого ими страха, без отлаженного в них обучения тоталитарному господству, которое нигде не осуществлялось с большей полнотой, тоталитарное государство со всеми своими возможностями не сумело бы ни вдохнуть фанатизм в свои элитные подразделения, ни удержать весь народ в состоянии полной апатии. И господствующие, и подчиненные быстро потонули бы в «старой буржуазной рутине», и поддались повседневной жизни с ее «гуманными законами». И только террор и система концлагерей могли воспрепятствовать этому процессу.

Предложенная нами реконструкция теории тоталитарного общества Ханны Арендт позволяет сделать главный вывод - тоталитарное общество является массовым обществом, и его социальная организация, получившая название «тоталитаризм», есть дело рук самих масс, а не разового захвата власти какой-то политической силой и тем более не результат применения социальных или политических технологий, задействованных элитой. Движение массового общества в сторону его тоталитарной организации Арендт рассматривает как его аномийное развитие, являющееся результатом разрушения классовой структуры капиталистического общества, заката национального государства и формирования массовых национальных идеологий на этнорасовой или классовой основе.

В оформлении таких идеологий, как показывает Арендт, участвовало все население - социальные низы, элиты и националистическая буржуазия. Основные идеи этих идеологий достаточно долго «накапливались» в культуре и истории обществ, в которых оформился тоталитаризм. Именно эти идеологии лежат в основе формирования массовых тоталитарных движений, приводящих к власти своих вождей, и именно они становятся базовой основой оформления специфических систем социальной интеракции, форм тоталитарной власти, таких как тоталитарная пропаганда, идеология и организация, а также различных форм насилия и террора.

Пришедшее к власти тоталитарное движение формирует «новый порядок» или «новое общество» с беспрецедентной социальной организацией. Общество представляет собою «луковицу», как называет эту структуру сама Арендт. Самую внешнюю его оболочку составляют «фасадные организации», организующие нетоталитарные массы. Следующий внутренний слой составляет тоталитарное движение, затем идет слой элитных подразделений этого движения, главным из которых является тайная полиция, а в центре всей этой структуры помещается вождь, осуществляющий свою власть над обществом посредством прямого насилия.

Беспрецедентность этой социальной организации состоит, во-первых, в том, что ее основу составляет система политических статусов, организованных скорее концентрически, чем иерархически, что создает громадные возможности социального продвижения для любого человека массы. Во-вторых, в том, что власть в тоталитарном обществе принадлежит и осуществляется не формально существующим государством - она принадлежит вождю движения и осуществляется через каналы тайной полиции в форме идеологического контроля и прямого террора. Что касается государства, то оно превращается во всего лишь «фасадную организацию» и функция его всего лишь в том, чтобы создать видимость «нормальности общества».

Именно такая структура тоталитарного общества, выявленная Ханной Арендт, и остается парадоксальным образом непонятой современными исследователями тоталитаризма, помещающими в центр своих исследований феномен «непомерно разросшегося государства».

Похожая информация.

Тоталитарные движения возможны везде, где имеются массы, по той или иной причине приобретшие вкус к политической организации. Массы держит вместе не сознание общих интересов, и у них нет той отчетливой классовой структурированности, которая выражается в определенных, ограниченных и достижимых целях. Термин "массы" применим только там, где мы имеем дело с людьми, которых в силу либо просто их количества, либо равнодушия, либо сочетания обоих факторов нельзя объединить ни в какую организацию, основанную на общем интересе, - в политические партии или органы местного самоуправления, или различные профессиональные организации и тред-юнионы. Потенциально "массы" существуют в каждой стране, образуя большинство из тех огромных количеств нейтральных, политически равнодушных людей, которые никогда не присоединяются ни к какой партии и едва ли вообще ходят голосовать.

Для подъема нацистского движения в Германии и коммунистических движений в Европе после 1930 г. показательно, что они набирали своих членов из этой массы явно безразличных людей, от которых отказывались все другие партии как от слишком вялых или слишком глупых и потому недостойных их внимания. В результате большинство движений состояло из людей, которые до того никогда не появлялись на политической сцене. Это позволило ввести в политическую пропаганду совершенно новые методы и безразличие к аргументам политических противников. Движения не только поставили себя вне и против партийной системы как целого, они нашли свой девственный состав, который никогда не был ни в чьих членах, никогда не был "испорчен" партийной системой. Поэтому они не нуждались в опровержении аргументации противников и последовательно предпочитали методы, которые кончались смертью, а не обращением в новую веру, сулили террор, а не переубеждение.

Они неизменно изображали разногласия происходящими из глубинных процессов, социальных или психологических источников, пребывающих вне возможностей индивидуального контроля и, следовательно, вне власти разума. Это было бы недостатком, только если б движения честно соревновались с другими партиями, по это не вредило движениям, поскольку они наверняка собирались работать с людьми, которые имели основание равно враждебно относиться ко всем партиям.

Успех тоталитарных движений в массах означал конец двух иллюзий демократически управляемых стран вообще и европейских национальных государств и их партийной системы в частности. Первая уверяла, что народ в его большинстве принимал активное участие в управлении, и что каждый индивид сочувствовал своей или какой-либо другой партии. Напротив, движения показали, что политически нейтральные и равнодушные массы легко могут стать большинством в демократически управляемых странах и, следовательно, что демократия может функционировать по правилам, активно признаваемым лишь меньшинством. Вторая демократическая иллюзия, взорванная тоталитарными движениями, заключалась в том, что эти политически равнодушные массы будто бы не имеют значения, что они истинно нейтральны и составляют не более чем бесформенное, отсталое, декоративное окружение для политической жизни нации. Теперь движения сделали очевидным то, что никогда не был способен показать никакой другой орган выражения общественного мнения, а именно что демократическое правление в такой же мере держалось на молчаливом одобрении и терпимости безразличных и бесформенных частей народа, как и на четко оформленных, дифференцированных, видных всем институтах и организациях данной страны. Поэтому, когда тоталитарные движения с их презрением к парламентарному правлению вторгались в парламент, он и они оказывались попросту несовместимыми: фактически им удавалось убедить чуть не весь народ, что парламентское большинство было поддельным и не обязательно соответствовало реальностям страны, тем самым, подрывая самоуважение и уверенность у правительств, которые тоже верили в правление большинства, а не в свои конституции.

Часто указывают, что тоталитарные движения злонамеренно используют демократические свободы, дабы их уничтожить. Это не просто дьявольская хитрость со стороны вождей или детская глупость со стороны масс. Демократические свободы возможны, если они основаны на равенстве всех граждан перед законом. И все-таки эти свободы достигают своего полного значения и органического исполнения своей функции только там, где граждане представлены группами или образуют социальную и политическую иерархию. Крушение массовой системы, единственной системы социальной и, политической стратификации европейских национальных государств, безусловно, было "одним из наиспособных облагородить волевые акты"", способствовало большевистскому свержению демократического правительства Керенского. Условия в предгитлеровской Германии показательны для опасностей, кроющихся в развитии западной части мира, так как с окончанием второй мировой войны та же драма крушения классовой системы повторилась почти во всех европейских странах. События же в России ясно указывают направление, какое могут принять неизбежные революционные изменения в Азии. Hо в практическом смысле будет почти безразлично, примут ли тоталитарные движения образец нацизма или большевизма, организуют они массы во имя расы или класса, собираются следовать законам жизни и природы или диалектики и экономики.

Равнодушие к общественным делам, безучастность к политическим вопросам сами по себе еще недостаточная причина для подъема тоталитарных движений. Конкурентное и приобретательское буржуазное общество породило апатию и даже враждебность к общественной жизни не только и даже не в первую очередь в социальных слоях, которых эксплуатировали и отстраняли от активного участия в управлении страной, но, прежде всего в собственном классе. За долгим периодом ложной скромности, когда по существу буржуазия была господствующим классом в обществе, не стремясь к политическому управлению, охотно предоставленному ею аристократии, последовала империалистическая эра, во время которой буржуазия все враждебнее относилась к существующим национальным институтам и начала претендовать на политическую власть и организовываться для ее исполнения. И та ранняя апатия и позднейшие притязания на монопольное, диктаторское определение направления национальной внешней политики имели корни в образе и философии жизни, столь последовательно и исключительно сосредоточенной на успехе либо крахе индивида в безжалостной конкурент-ной гонке, что гражданские обязанности и ответственность могли ощущаться только как ненужная растрата его ограниченного времени и энергии. Эти буржуазные установки очень полезны для тех форм диктатуры, в которых "сильный человек" берет на себя бремя ответственности за ход общественных дел. Но они положительно помеха тоталитарным движениям, могущим терпеть буржуазный индивидуализм не более чем любой другой вид индивидуализма. Зоны социального равнодушия в обществе под господством буржуазии независимо от степени их возможной нерасположенности допускать ответственность граждан оставляют их личности в неприкосновенности хотя бы потому, что без них они едва ли могли бы надеяться выжить в конкурентной борьбе.

Решающие различия между организациями типа толпы в XIX в. и массовыми движениями XX в. трудно уловить, потому что современные тоталитарные вожди немногим отличаются по своей психологии и складу ума от прежних вожаков толпы, чьи моральные нормы и политические приемы так походили на нормы и приемы буржуазии. Но если индивидуализм характеризовал и буржуазную, и типичную для толпы жизненную установку, тоталитарные движения могли-таки с полным правом притязать на то, что они были первыми истинно антибуржуазными партиями. Никакие из их предшественников в стиле XIX в. - ни "Общество 10 декабря", которое помогло прийти к власти Луи Наполеону, ни бригады мясников в деле Дрейфуса, ни "черные сотни" в российских погромах, ни даже пандвижения - никогда не поглощали своих членов до степени полной утраты индивидуальных притязаний и честолюбия, как и не понимали, что организация может преуспеть в подавлении индивидуально-личного самосознания навсегда, а не просто па момент коллективного героического действия.

Отношение между классовым обществом под господством буржуазии и массами, которые возникли из его крушения, не то же самое, что отношение между буржуазией и толпой, которая была побочным продуктом капиталистического производства. Массы делят с толпой только одну общую характеристику: оба явления находятся вне всех социальных сетей и нормального политического представительства. Но массы не наследуют (как делает толпа хотя бы в извращенной форме) нормы и жизненные уста-новки господствующего класса, а отражают и так или иначе коверкают нормы и уста-новки всех классов по отношению к общественным делам и событиям. Жизненные стандарты массового человека обусловлены не только и даже не столько определенным классом, к которому он однажды принадлежал, но скорее уж всепроникающими влияниями и убеждениями, которые молчаливо и скопом разделяются всеми классами общества в одинаковой мере.

Классовая принадлежность, хотя и более свободная и отнюдь не такая предопределенная социальным происхождением, как в разных группах и сословиях феодального общества, обычно устанавливалась по рождению, и только необычайная одаренность или удача могли изменить ее. Социальный статус был решающим для участия индивида в политике, и, за исключением случаев чрезвычайных для нация обстоятельств, когда предполагалось, что он действует только как национал, безотносительно к своей классовой или партийной принадлежности, рядовой индивид никогда напрямую не сталкивался с общественными делами и не чувствовал себя прямо ответственным за их ход. Повышение значения класса в обществе всегда сопровождалось воспитанием и подготовкой известного числа его членов к политике как профессии, работе, к платной (или, если они могли позволить себе это, бесплатной) службе правительству и представительству класса в парламенте. То, что большинство народа оставалось вне всякой партийной или иной политической организации, не интересовало никого, и один конкретный класс не больше, чем другой. Иными словами, включенность в некоторый класс, в его ограниченные групповые обязательства и традиционные установки по отношению к правительству мешала росту числа граждан, чувствующих себя индивидуально и лично ответственными за управление страной. Этот аполитичный характер населения национальных государств выявился только тогда, когда классовая система рухнула и унесла с собой всю ткань из видимых и невидимых нитей, которые связывали людей с политическим организмом, с государством.

Крушение классовой системы автоматически означало крах партийной системы главным образом потому, что эти партии, организованные для защиты определенных интересов, не могли больше представлять классовые интересы. Продолжение их жизни было в какой-то мере важным для тех членов прежних классов, кто надеялся вопреки всему восстановить свой старый социальный статус и кто держался вместе больше не потому, что у них были общие интересы, но потому, что они надеялись возобновить их. Как следствие, партии делались все более и более психологичными и идеологичными в своей пропаганде, все более апологетическими и ностальгическими в своих политических подходах. Вдобавок они теряли, не сознавая этого, тех пассивных сторонников, которые никогда не интересовались политикой, ибо чуяли, что нет партий, пекущихся об их интересах. Так что первым признаком крушения европейской континентальной партийной системы было не дезертирство старых членов партии, а неспособность набирать членов из более молодого поколения и потеря молчаливого согласия и поддержки неорганизованных масс, которые внезапно стряхнули свою апатию и потянулись туда, где увидели возможность громко заявить о своем новом ожесточенном противостоянии системе.

Падение охранительных стен между классами превратило сонные большинства, стоящие за всеми партиями, в одну громадную неорганизованную, бесструктурную массу озлобленных индивидов, не имевших ничего общего, кроме смутного опасения, что надежды партийных деятелей обречены, что, следовательно, наиболее уважаемые, видные и представительные члены общества - болваны и все власти, какие ни есть, не столько злонамеренные, сколько одинаково глупые и мошеннические. Для зарождения этой новой, ужасающей, отрицательной солидарности не имело большого значения, что безработный ненавидел статус-кво и власти в формах, предлагаемых социал-демократической партией, экспроприированный мелкий собственник - в формах центристской или правоуклонистской партии, а прежние члены среднего и высшего классов - в форме традиционной крайне правой. Численность этой массы всем недовольных и отчаявшихся людей резко подскочила в Германии и Австрии после первой мировой войны, когда инфляция и безработица добавили свое к разрушительным последствиям военного поражения. Они составляли очень значительную долю населения во всех государствах - преемниках Австро-Венгрии, и они же поддерживали крайние движения во Франции и Италии после второй мировой войны.

В этой атмосфере крушения классового общества развивалась психология европейских масс. Тот факт, что с монотонным и абстрактным единообразием одинаковая судьба постигала массу людей, не отвратил их от привычки судить о себе в категориях личного неуспеха или о мире с позиций обиды на особенную, личную несправедливость этой судьбы. Такая самососредоточенная горечь хотя и повторялась снова и снова в одиночестве и изоляции, не становилась, однако, объединяющей силой (несмотря на ее тяготение к стиранию индивидуальных различий), потому что она не опиралась на общий интерес, будь то экономический или социальный, или политический. Поэтому самососредоточенность шла рука об руку с решительным ослаблением инстинкта самосохранения. Самоотречение в том смысле, что любой ничего не значит, ощущения себя преходящей вещью больше были не выражением индивидуального идеализма, массовым явлением. Старая присказка, будто бедным и угнетенным нечего терять, кроме своих цепей, неприменима к людям массы, ибо они теряли намного больше цепей нищеты, когда теряли интерес к собственному бытию: исчезал источник всех тревог и забот, которые делают человеческую жизнь беспокойной и страдательной. В сравнении с этим их нематериализмом христианский монах выглядит человеком, по-груженным в мирские дела. Гиммлер, очень хорошо знавший склад ума тех, кого он организовывал, описывал не только своих эсэсовцев, но и широкие слои, из которых он их набирал, когда утверждал, что они не интересовались "повседневными делами", но только "идеологическими вопросами, важными на целые десятилетия и века, так что наш человек... знает: он работает на великую задачу, которая является лишь раз в два тысячелетия". Гигантское омассовление индивидов породило некий способ мышления в категориях континентов и чувствования в веках, о котором говорил Сесил Роде сорока годами раньше.

Выдающиеся европейские ученые и государственные деятели с первых лет XIX в. и позже предсказывали приход массового человека и эпохи масс. Вся литература по массовому поведению и массовой психологии доказывала и популяризировала мудрость, хорошо знакомую древним, о близости между демократией и диктатурой, между правлением толпы и тиранией. Эти авторы подготовили определенные политически сознательные и сверхчуткие круги западного образованного мира к появлению демагогов, к массовому легковерию, суеверию и жестокости. И все же, хотя эти предсказания в известном смысле исполнились, они много потеряли в своей значимости ввиду таких неожиданных и непредсказуемых явлений, как радикальное забвение личного интереса, циничное или скучливое равнодушие перед лицом смерти или иных личных катастроф, страстная привязанность к наиболее отвлеченным понятиям как путеводителям по жизни и общее презрение даже к самым очевидным правилам здравого смысла.

Вопреки предсказаниям массы не были результатом растущего равенства условий для всех, распространения всеобщего образования и неизбежного понижения стандартов и популяризации содержания культуры. (Америка, классическая страна равных условий и всеобщего образования со всеми его недостатками, видимо, знает о современной психологии масс меньше, чем любая другая страна в мире.) Скоро открылось, что высококультурные люди особенно увлекаются массовыми движениями и что вообще в высшей степени развитой индивидуализм и утонченность не предотвращают, а в действительности иногда поощряют саморастворение в массе, для чего массовые движения создавали все возможности. Поскольку очевидный факт, что индивидуализация и усвоение культуры не предупреждают формирования массоидных установок, оказался весьма неожиданным, его часто списывали на болезненность или нигилизм современной интеллигенции, на предполагаемую типичную ненависть интеллекта к самому себе, па дух "враждебности к жизни" и непримиримое противоречие со здоровой витальностью. И все-таки сильно оклеветанные интеллектуалы были только наиболее показательным примером и наиболее яркими выразителями гораздо более общего явления. Социальная атомизация и крайняя индивидуализация предшествовали массовым движениям, которые гораздо легче и раньше социотворческих, неиндивидуалистических членов из традиционных партий, "привлекали совершенно неорганизованных людей, типичных "неприсоединившихся", кто по индивидуалистическим соображениям всегда отказывался признавать общественные связи или обязательства.

Истина в том, что массы выросли из осколков чрезвычайно атомизнрованного общества, конкурентная структура которого и сопутствующее ей одиночество индивида сдерживались лишь его включенностью в класс. Главная черта человека массы не жестокость и отсталость, а его изоляция и нехватка нормальных социальных взаимоотношений. При переходе от классово разделенного общества национального государства, где трещины заделывались националистическими чувствами, было только естественным, что эти массы в первой растерянности своего нового опыта тяготели к особенно неистовому национализму, которому вожди масс поддались из чисто демагогических соображений, вопреки собственным инстинктам и целям.

Ни племенной национализм, ни мятежный нигилизм не характерцы или идеологически не свойственны массам так, как они были присущи толпе. Но наиболее даровитые вожди масс в наше время вырастали еще из толпы, а не из масс. В этом отношении биография Гитлера читается как учебный пример, и о Сталине известно, что он вышел из заговорщического аппарата партии большевиков с его специфической смесью отверженных и революционеров. На ранней стадии гитлеровская партия, почти исключительно состоявшая из неприспособленных, неудачников и авантюристов, в самом деле, представляла собой "вооруженную богему", которая была лишь оборотной стороной буржуазного общества и которую, следовательно, немецкая буржуазия должна бы уметь успешно использовать для своих целей. Фактически же буржуазия была так же сильно обманута нацистами, как группа Рема - Шлейхера в рейхсвере, которая тоже думала, что Гитлер, используемый ими в качестве осведомителя, или штурмовые отряды, используемые для военной пропаганды и полувоенной подготовки населения, будут действовать как их агенты и помогут в установлении военной диктатуры. И те и другие воспринимали нацистское движение в своих понятиях, в понятиях политической философии толпы, и просмотрели независимую, самопроизвольную поддержку, оказанную новым вожакам толпы массами, а также прирожденные таланты этих вождей к созданию новых форм Организации. <...> Что тоталитарные движения зависели от простой бесструктурности массового общества меньше, чем от особых условий атомизированного и индивидуализированного состояния массы, лучше всего увидеть в сравнении нацизма и большевизма, которые начинали в своих странах при очень разных обстоятельствах. Чтобы превратить революционную диктатуру Ленина в полностью тоталитарное правление, Сталину сперва надо было искусственно создать то атомизированное общество, которое для нацистов в Германии приготовили исторические события.

Октябрьская революция удивительно легко победила в стране, где деспотическая и централизованная бюрократия управляла бесструктурной массой населения, которое не организовывали ни остатки деревенских феодальных порядков, ни слабые, только нарождающиеся городские капиталистические классы. Когда Ленин говорил, что нигде в мире не было бы так легко завоевать власть и так трудно удержать ее, как в России, он думал не только о слабости рабочего класса, но и об обстановке всеобщей социальной анархии, которая благоприятствовала внезапным изменениям. Не обладая инстинктами вождя масс (он не был выдающимся оратором и имел страсть публично признавать и анализировать собственные ошибки вопреки правилам даже обычной демагогии), Ленин хватался сразу за все возможные виды дифференциации - социальную, национальную, профессиональную, дабы внести какую-то структуру в аморфное население, и, видимо, он был убежден, что в таком организованном расслоении кроется спасение революции. Он узаконил анархическое ограбление помещиков деревенскими массами и тем самым создал в первый и, вероятно, в последний раз в России тот освобожденный крестьянский класс, который со времен Французской революции был самой твердой опорой западных национальных государств. Он попытался усилить рабочий класс, поощряя независимые профсоюзы. Он терпел появление робких ростков среднего класса в результате курса нэпа после окончания гражданской войны. Он вводил новые отличительные факторы, организуя, а иногда изобретая как можно больше национальностей, развивая национальное самосознание и понимание исторических и культурных различий даже среди наиболее первобытных племен в Советском Союзе. Кажется ясным, что в этих чисто практических политических делах Ленин следовал интуиции большого государственного дея-теля, а не своим марксистским убеждениям. Во всяком случае, его политика показывала, что он больше боялся отсутствия социальной или иной структуры, чем возможного роста центробежных тенденций среди новоосвобожденных национальностей или даже роста новой буржуазии из вновь становящихся на ноги среднего и крестьянского классов. Нет сомнения, что Ленин потерпел свое величайшее поражение, когда с началом гражданской войны верховная власть, которую он первоначально планировал сосредоточить в Советах, явно перешла в руки партийной бюрократии. Но даже такое развитие событий, трагичное для хода революции, не обязательно вело к тоталитаризму. <...> На момент смерти Ленина дороги были еще открыты. Формирование рабочего, крестьянского и среднего классов вовсе не обязательно должно было привести к классовой борьбе, характерной для европейского капитализма. Сельское хозяйство еще можно было развивать и на коллективной, кооперативной или частной основе, а вся национальная экономика пока сохраняла свободу следовать социалистическому, государственно-капиталистическому или вольнопредпринимательскому образцу хозяйствования. Ни одна из этих альтернатив не разрушила бы автоматически новорожденную структуру страны.

Но все эти новые классы и национальности стояли на пути Сталина, когда он начал готовить страну для тоталитарного управления. Чтобы сфабриковать атомизированную и бесструктурную массу, сперва он должен был уничтожить остатки власти Советов, которые, как главные органы народного представительства, еще играли определенную роль и предохраняли от абсолютного правления партийной иерархии. Поэтому он подорвал народные Советы, усиливая в них большевистские ячейки, из которых исключительно стали назначаться высшие функционеры в центральные комитеты и органы". К 1930 г. последние следы прежних общественных институтов исчезли и были заменены жестко централизованной партийной бюрократией, чьи русификаторские наклонности не слишком отличались от устремлений царского режима, за исключением того, что новые бюрократы больше не боялись всеобщей грамотности.

Затем большевистское правительство приступило к ликвидации классов, начав, по идеологическим и пропагандистским соображениям, с классов, владеющих какой-то собственностью, - нового среднего класса в городах и крестьян в деревнях. Из-за сочетания факторов численности и собственности крестьяне вплоть до того момента потенциально были самым мощным классом в Союзе, поэтому их ликвидация была более глубокой и жестокой, чем любой другой группы населения, и осуществлялась с помощью искусственного голода и депортации под предлогом экспроприации кулаков и коллективизации. Ликвидация среднего и крестьянского классов совершилась в начале 30-х гг. Те, кто не попал в миллионы мертвых или миллионы сосланных работников-. рабов, поняли, "кто здесь хозяин", поняли, что их жизнь и жизнь их родных зависит не от их сограждан, но исключительно от прихотей правительства, которые они встречали в полном одиночестве, без всякой помощи откуда-либо, от любой группы, к какой им вы-пало принадлежать. Точный момент, когда коллективизация создала новое крестьянство, скрепленное общими интересами, которое благодаря своей численности и ключевому положению в хозяйстве страны опять стало представлять потенциальную опасность тоталитарному правлению, не поддается определению ни по статистике, ни по документальным источникам. Но для тех, кто умеет читать тоталитарные "источники и материалы", этот момент наступит за два года до смерти Сталина, когда он предложил распустить колхозы и преобразовать их в более крупные производственные единицы. Он не дожил до осуществления этого плана. На этот раз жертвы были бы еще большими и хаотические последствия для всего хозяйства еще более катастрофическими, чем при первой ликвидации крестьянского класса, но нет оснований сомневаться, что он смог бы преуспеть опять. Не найдется класса, который нельзя было бы стереть с лица земли, если убить достаточное число, некую критическую массу его членов.

Следующий класс, который надо было ликвидировать как самостоятельную группу, составляли рабочие. <...> Стахановская система, одобренная в начале 30-х гг., разрушила остатки солидарности и классового сознания среди рабочих, во-первых, разжиганием жестокого соревнования и, во-вторых, временным образованием стахановской аристократии, социальная дистанция которой от обыкновенного рабочего естественно воспринималась более остро, чем расстояние между рабочими и управляющими. Этот процесс завершился введением в 1938г. трудовых книжек, которые официально превратили весь российский рабочий класс в одну гигантскую рабочую силу для принудительного труда.

Вершиной этих мероприятий стала ликвидация той бюрократии, которая помогала проводить предыдущие ликвидации. У Сталина ушло два года (с 1936 по 1938 гг.), чтобы избавиться от всей прежней административной и военной аристократии советского общества. Почти все учреждения, фабрики и заводы, экономические и культурные единицы, правительственные, партийные и военные отделы и управления перешли в новые руки, когда "была сметена почти половина административного аппарата, партийного и непартийного", и ликвидированы почти 50% всех членов партии и "по меньшей мере, еще восемь миллионов". Это, конечно, весьма спорный источник. Но поскольку о Советской России мы не имеем почти ничего, кроме спорных источников, то приходится полагаться на весь доступный массив новых рассказов, известий, сообщений и оценок разного рода. Все, что можно сделать, - это использовать любую информацию, по меньшей мере, производящую впечатление высоко вероятной. Некоторые историки, видимо, полагают, что противоположный метод, а именно использовать исключительно любой доступный материал, поставляемый русским правительством, более надежен, по это не тот случай. Как раз в официальном материале обычно нет ничего, кроме пропаганды. Введение внутренних паспортов, в которых надо было регистрировать и заверять ("прописывать") все переезды из города в город, довершило уничижение партийной бюрократии как класса- По своему правовому положению бюрократия наряду с партийными функционерами оказалась теперь на одном уровне с рабочими: отныне она тоже стала частью необъятного массива российской принудительной рабочей силы, а се статус привилегированного класса в советском обществе - делом прошлого. И поскольку эта генеральная чистка увенчалась ликвидацией высших руководителей полиции (тех самых, кто в первую очередь и организовывал эту чистку), то даже кадры ГПУ, проводники террора, не могли впредь заблуждаться насчет самих себя, будто как группа они вообще что-то представляют, не говоря уж о самостоятельной власти.

Ни одно из этих гигантских жертвоприношений человеческих жизней не оправдывалось raison d"etat в старом смысле этого термина. Ни один из уничтоженных слоев общества не был враждебен режиму и, вероятно, не стал бы враждебным в предвидимом будущем. Активная организованная оппозиция перестала существовать к 1930 г., когда Сталин в речи на XVI съезде партии объявил вне закона правый и левый уклоны внутри партии, и даже эти слабенькие оппозиции вряд ли были способны создать себе базу в любом из существующих классов. Уже диктаторский террор (отличаемый от тоталитарного террора тем, что он угрожает только настоящим противникам, но не безвредным гражданам, не имеющим определенных политических мнений) был достаточно жестким, чтобы задушить всякую политическую жизнь, будь то открытую или тайную, еще до смерти Ленина. Вмешательство извне, которое могло бы поддержать одну из недовольных групп населения, больше не представляло опасности, когда в 1930 г. советский режим был признан большинством правительств и заключил торговые и иные международные соглашения со многими странами. (Что, однако, не убедило сталинское правительство исключить такую возможность в отношении всего народа; теперь мы знаем, что Гитлер, если бы он был обыкновенным завоевателем, а не чужим тоталитарным правителем-соперником, возможно, имел повышенный шанс привлечь па свою сторону по меньшей мере, народ Украины.)

Если ликвидация классов не имела политического смысла, она была положительно гибельной для советского хозяйства. Последствия искусственно организованного голода в 1933 г. годами чувствовались по всей стране. Насаждение с 1935 г. стахановского движения с его произвольным ускорением отдельных результатов и полным пренебрежением к необходимостям согласованной коллективной работы в системе промышленного производства вылилось в "хаотическую несбалансированность" молодой индустрии. Ликвидация бюрократии, прежде всего слоя заводских управляющих и инженеров, окончательно лишит промышленные предприятия и того малого опыта и знания технологий, которые успела приобрести новая русская техническая интеллигенция. Равенство своих подданных перед лицом власти было одной из главных забот всех деспотий и тираний с древнейших времен, и все же такое уравнивание недостаточно для тоталитарного правления, ибо оно оставляет более или менее нетронутыми Определенные неполитические общественные связи между этими подданными, такие рак семейные узы и общие культурные интересы. Если тоталитаризм воспринимает свою цель всерьез, он должен дойти до такой точки, где захочет "раз и навсегда покончить с нейтральностью даже шахматной игры", то есть с независимым существованием какой бы то ни было деятельности, развивающейся по своим законам. Любители "шахмат ради шахмат", кстати, сравниваемые их ликвидаторами с любителями "искусства для искусства", представляют собой еще не абсолютно атомизированные элементы в массовом обществе, совершенно разрозненное единообразие, которого есть одно из первостепенных условий для торжества тоталитаризма. С точки зрения тоталитарных правителей, общество любителей "шахмат ради самих шахмат" лишь степенью отличается и является менее опасным, чем класс сельских хозяев-фермеров ради самостоятельного хозяйствования на земле. Гиммлер очень метко определил члена СС как новый тип человека, который никогда и ни при каких обстоятельствах не будет заниматься "делом ради него самого". Массовая атомизация в советском обществе была достигнута умелым применением периодических чисток, которые неизменно предваряют практические групповые ликвидации. Дабы разрушить все социальные и семейные связи, чистки проводятся таким образом, чтобы угрожать одинаковой судьбой обвиняемому и всем находящимся с ним в самых обычных отношениях - от простых знакомств до ближайших друзей и родственников. Следствие этого простого и хитро-умного приема "вины за связь с врагом" таково, что, как только человека обвиняют, его прежние друзья немедленно превращаются в его злейших врагов: чтобы спасти свои собственные шкуры, они спешат выскочить с непрошеной информацией и обличениями, поставляя несуществующие данные против обвиняемого. Очевидно, это остается единственным способом доказать собственную благонадежность. О прошлом они постараются доказать задним числом, что их знакомство или дружба с обвиняе-мым были только предлогом для шпионства за ним и разоблачения его как саботажни-ка, троцкиста, иностранного шпиона или фашиста. Если заслуги "измеряются числом разоблаченных вами ближайших товарищей", то ясно, что простейшая предосторожность требует избегать по возможности всех очень тесных и глубоко личных контактов, не для того, чтобы уберечься от раскрытия своих тайных помыслов, но чтобы обезопасить себя в почти предопределенных будущих неприятностях от всех лиц, как заинтересованных в вашем осуждении с обычным низким расчетом, так и неумолимо вынуждаемых губить вас просто потому, что их собственные жизни в опасности. В конечном счете, именно благодаря развитию этого приема до последних и самых фантастических крайностей большевистские правители преуспели в сотворении атомизированного общества, подобного которому мы никогда не видывали прежде и события и катастрофы которого в таком чистом виде вряд ли без этого произошли бы.

Тоталитарные движения - это массовые организации атомизированных, изолированных индивидов. В сравнении со всеми другими партиями и движениями их наиболее выпуклая внешняя черта есть требование тотальной, неограниченной, безусловной и неизменной преданности от обоих индивидуальных членов. Такое требование вожди тоталитарных движений выдвигают даже еще до захвата ими власти. Оно обыкновенно предшествует тотальной организации страны под их всамделишным правлением и вытекает из притязания их идеологий на то, что новая организация охватит в должное время весь род человеческий. Однако там, где тоталитарное правление не было подготовлено тоталитарным движением (а это, в отличие от нацистской Германии, как раз случай России), движение должно быть организовано после начала правления, и условия для его роста надо было создать искусственно, чтобы сделать тотальную верность и преданность - психологическую основу для тотального господства - совершенно возможной. Такой преданности можно ждать лишь от полностью изолированной человеческой особи, которая при отсутствии всяких других социальных привязанностей - к семье, друзьям, сослуживцам или даже к просто знакомым - черпает чувство прочности своего места в мире единственно из своей принадлежности к движению, из своего членства в партии. <...>

Отсутствие или игнорирование партийной программы само по себе не обязательно является знаком тоталитаризма. Первым в трактовке программ и платформ как бесполезных клочков бумаги и стеснительных обещаний, несовместимых со стилем и порывом движения, был Муссолини с его фашистской философией активизма и вдохновения самим неповторимым историческим моментом. Простая жажда власти, соединенная с презрением к болтовне, к ясному словесному выражению того, что именно намерены они делать с этой пастыо, характеризует всех вожаков толпы, но не дотягивает до стандартов тоталитаризма. Истинная цель фашизма (итальянского) сводилась только к захвату власти и установлению в стране прочного правления фашистской "элиты". Тоталитаризм же никогда не довольствуется правлением с помощью внешних средств, а именно государства и машины насилия. Благодаря своей необыкновенной идеологии и роли, назначенной ей в этом аппарате принуждения, тоталитаризм открыл способ господства над людьми и устрашения их внутри. В этом смысле он уничтожает расстояние между управляющими и управляемыми и достигает состояния, в котором власть и воля к власти, как мы их понимаем, не играют никакой роли или в лучшем случае второстепенную роль. По сути, тоталитарный вождь есть ни больше ни меньше как чиновник от масс, которые он ведет; он вовсе не снедаемая жаждой власти личность, во что бы то ни стало навязывающая свою тираническую и произвольную волю подчиненным. Будучи в сущности обыкновенным функционером, он может быть заменен в любое время, и он точно так же сильно зависит от "воли" масс, которую его персона воплощает, как массы зависят от него. Без него массам не хватало бы внешне-го, наглядного представления и выражения себя, и они оставались бы бесформенной, рыхлой ордой. Вождь без масс - ничто, фикция. Гитлер полностью сознавал эту взаимозависимость и выразил ее однажды в речи, обращенной к штурмовым отрядам: "Все, что вы есть, вы есть со мною. Все, что я есмь, я есмь только с вами". Мы слишком склонны умалять значение таких заявлений или неправильно понимать их в том смысле, что действие здесь определено в категориях отдавания и исполнения приказов, как это не в меру часто случалось в политической традиции и истории Запада. Но эта идея всегда предполагала "командующего", кто мыслит и проявляет волю и затем навязывает свою мысль и волю бездумной и безвольной группе, будь то убеждением, авторитетной властью или насилием. Гитлер, однако, придерживался мнения, что даже "мышление... [существует] только посредством отдавания или исполнения приказов", тем самым даже теоретически снимая различение между мышлением и действием, с одной стороны, и между правителями и управляемыми - с другой. <...>

Полностью книгу можно увидеть здесь: